Алексей Мамонтов
О ТОМ, КАК СОЗДАВАЛСЯ СПЕКТАКЛЬ «ЖАВОРОНОК»
20 января 1980 года. Премьера спектакля «Жаворонок». Позади
несколько недель репетиций. Ни до ни, как оказалось, после, никогда мы так
долго не работали. Много репетировали. Режиссер выстраивал сцены, работал с
актерами. Текст сопротивлялся. И вообще это был трудный спектакль, выдержавший
три редакции.
Тема и идея «Жаворонка» в те годы были для нас особенно
актуальны. Крайне нужной казалась тема героизма, тема действенного жертвенного
участия в судьбе Отечества. Оптимистическая трагедия Жанны, гибнущей на костре,
но поднимающей за собой во имя национального спасения своих соотечественников,
была близка и нам. И вокруг себя мы видели людей, задыхающихся в петле
лицемерия, ложных схем, фальши, преступлений и цинизма. Неверие, отчаяние и
страх овладевали душами, и тем сильнее становилось стремление обрести какую-то
духовную опору. Веру! Путь к этой вере мы видели через осознание своего
национального достоинства, любовь к своей земле и боль за нее.
Впервые мы строили декорации, пилили щиты из досок,
сваривали конструкции. Вдоль задника установили помост, с которого спускалась
лестница. На помосте располагались персонажи. В правом углу — Инквизитор, в
левом — Фискал. Вдоль другой стены, боковой, тоже помост для суда. Там сидел
один Варвик. И слева — помост, здесь находились защитники Жанны: Кошон и брат
Ладвеню.
«У всех в позах должно быть постоянное напряжение, не дай
бог, кому сидеть удобно», — говорил режиссер Белякович.
Поза же Фискала должна быть не просто напряженной, но
напряженно-неестественной. Не человек — паутина, раскинувшаяся по стене.
Наш режиссер считал, что в пластике нужно искать
направленную позу, а в позе — состояние и назначение персонажа. Когда в сцене
суда перед зрителями весь судейский конклав, от поз актеров многое зависит. Это
не должно быть просто глубокомысленное сидение.
Неструганые доски как будто впиваются в сидящих. Каждая поза
судей — вопль в защиту Жанны или ее обвинение. Когда же суд над Жанной
достигает предельного накала, луч по очереди освещает персонажей, и мы видим
маски «каприччос». Но вот свет вонзается в Фискала, его скрюченные руки как
будто хватают этот свет, стремясь его выкрутить, погасить. Режиссер вспомнил
картину «Бичевание Христа»: все принимают участие в истязании, а одна из фигур
как бы кричит: «Остановитесь!»
Тогда в студии был редакторский период, застольный. Искали
наиболее динамичное решение судилища, его диалогов.
Я радовался своей роли, первой в моей жизни. Какой он, этот
Фискал? Фанатик? Мракобес? Тупой, но убежденный человек, догматик? Главное в
нем — неспособность воспринимать инакомыслие. Для Фискала не существует ничего,
кроме голой идеи. Его страсть — страсть к идее.
Режиссер говорил нам: «Когда Жанна отрекается, высвечиваются
все члены судилища». Фискал в этот момент должен плакать от счастья, ибо
торжествует идея.
Самое легкое — играть злобу. Не хотелось идти по этому пути.
Я стремился играть одержимость, которая не позволяет Фискалу видеть живого
человека. Герой воспринимает лишь идею...
Мироустановка Фискала — поделить мир на черное и белое.
Первое подлежит истреблению, второму уготована победа. Собственно, пластический
рисунок и показывает, что Фискал не человек, а нетопырь. Или почти сумасшедший.
Роль требует постоянного пластического напряжения, ведь необходимо передать
неестественное состояние героя.
Во время работы над второй редакцией спектакля важно было
добиться музыкального построения диалога Фискала и Жанны. Пиком этой мелодии
была мысль «Человек — это нечисть». Музыка шла вверх. Дискуссия Жанны и Фискала
— фехтование на большом напряжении. Фискал соскакивал с помоста, описывал круг,
в центре которого — Жанна, тоже вращающаяся параллельно и вместе с Фискалом. От
этого интенсивного движения у зрителя создавалось ощущение затягивающейся
петли. На словах Жанны «Человек — это свет и сила» музыка обрывалась. Музыка
становилась своего рода кругом, петлей, и она разрывалась, чтобы выпустить
Жанну...
Разговор Жанны и Варвика — прелюдия к нашему финалу. У
автора финал другой. Но театр сказал то, что хотел сказать. Во всяком случае,
мы к этому стремились. Возможно, сейчас все было бы иначе. Но это сейчас.
|