Легенда о Юго-Западе АРХИВ ФОРУМА ТЕАТРА НА ЮГО-ЗАПАДЕ
(записи c 2001 по 2005 год)
 
 FAQFAQ   ПоискПоиск   ПользователиПользователи   ГруппыГруппы   РегистрацияРегистрация 
 ПрофильПрофиль   Войти и проверить личные сообщенияВойти и проверить личные сообщения   ВходВход 

На дне, 2009 год и далее

 
Начать новую тему   Ответить на тему    АРХИВ ФОРУМА ТЕАТРА НА ЮГО-ЗАПАДЕ -> Обсуждение спектаклей
Предыдущая тема :: Следующая тема  
Автор Сообщение
Kemenkiri



Зарегистрирован: 07.08.2011
Сообщения: 28
Откуда: г. Люберцы Московской обл.

СообщениеДобавлено: Сб Авг 27, 2011 13:32    Заголовок сообщения: На дне, 2009 год и далее Ответить с цитатой

Лука и другие
(«На дне» 29.11.2009)

Итак, мы тихо-мирно собирались на «Дно» 11 декабря, с билетами на первый ряд (и, надеюсь, еще пойдем). Но тут из пространства дошел слух – «сборщик податей бросил деньги на дорогу», сиречь Алексей Мамонтов, уволенный из театра 18 лет назад и ставший за это время вторым лицом в крупном московском банке, возвращается в театр, и просит себе именно «На дне» и роль Луки.
Тут я в некоем смысле оказалась в равном положении с «бронтозаврами»: даже те, кто еще помнил его в театре (или около), и представления не имели, что это будет за Лука.

В итоге «наши собрались», мы вошли, на дворе семь часов, а спектакль начинаться и не думает, двери закрыты, за ними, судя по звукам, репетируют (чем-то неуловимо напоминает Зиланткон!). Начали получасом позже.

Итак, «На дне». Надо сказать, что в течение спектакля я не раз удивлялась – надо же, какую хорошую и интересную пьесу я не оценила у Горького! Только смутные воспоминания от школьных времен остались… N. вскоре разочаровала меня, рассказав, что пьеса по сравнению с оригиналом сильно «отжата» и переделана, а в исходном тексте чуть ли не каждая фраза заканчивается многоточием (и попытка найти в Сети текст это подтвердила!).
Словом, было бы безусловно интересно увидеть когда-нибудь именно сценарий того, что поставлено.

Сам спектакль показался более ровно хорошим, и потому – более сильным, чем «Мастер», где то густо, то пусто. Есть и тут (имхо) плохо сыгранные роли, но они в меньшинстве, и картина ночлежки и окрестностей перед нами складывается куда как убедительная. В ней все на своем месте – и хозяева, и обитатели.
Властная, но неумная и не-думающая Василиса (О. Иванова) (действует по инстинктам). Ее супруг (В. Черняк) – в общем-то беззлобный и безобидный дедушка (даже удивишься, зачем ей его устранять? Все и так у нее – «у меня денег нет, все деньги у Василисы», - просто наскучил, может быть?) «Луч света в темном царстве» Наташа (Т. Кудряшова)…
Вот –любители почесать языком, которых в общем-то устраивает их нынешнее положение – Сатин, Бубнов (В. Афанасьев, В. Борисов) (Бубнов об уходе из мастерской – «Да я бы все равно ее пропил!»). Вот Актер (А. Задохин) – о прошлом вспоминает чаще, но большую часть времени все же – в виде цитат и аллюзий, добавляющих общей фантасмагоричности бытию («Играли мы «Тиля Уленшпигеля» в Костроме…» [вот интересно, почему его и именно там?? В оригинале иначе, так что что-то здесь закопано!]) Была бы вполне довольна и Настя (Г. Галкина), не пытайся Барон все время усомниться в истории ее «ррроковой любви»…

Но довольны не все. Клещ (А. Ванин), одно из первых впечатлений спектакля – и далее оно длится, не уменьшаясь в силе, как бы ни были малы его реплики.
Начну со впечатления зрительного, отвлекусь от персонажа и вновь спою хвалебную песнь-кричалку исполнителю роли. Я смотрю на это простое, усталое и тревожное лицо под вечно взлохмаченными волосами и не понимаю – этот человек играл Афрания? этот – Стравинского? – интеллигентов римского и советского??
А сейчас я вижу, наверное, то, что сюда и хотел заложить Горький - старого рабочего. (Не удивлюсь, если снова найдется соответствующий портрет). Он и был рабочим – с самых юных лет, и был бы им дальше, пока будут силы, но – обстоятельства сошлись не так. Он ведь знает, что будет, если «ты не станешь работать, я - не стану», все вокруг не станут – что ничего хорошего из этого не выйдет. Да, этот рабочий видел стачку – может, ту самую, Морозовскую, может, другую, но немалую, - но в революцию не пошел. Потому что так и не понял, зачем же переставать работать. Но под раздачу все равно попал. Может быть, потому, что имеет привычку, если уж есть что сказать нелестное – не молчать и говорить? (Вот так же он, не имея привычки особо обсуждать соседей, очевидно «имеет зуб» на Василису и ее любовника – и при любом вопросе о них непременно выскажется. Вцепится и уж не отцепится. Не отсюда ли прозвище, ставшее фамилией?).
Любит ли он жену (Анна – Н. Бычкова)? Ведь он ее словно бы сторонится. Но – нет, без сомнения, любит. Просто любовь эта не «ррроковая» и даже не романтическая, а та, что называют словом «любит» в народе, и синонимом часто говорят – «жалеет».
Привычка, сильнейшая привязанность – и очень ясное знание того, она – не жилец, и он – ничем тут помочь не может, потому и не позволяет себе приблизиться (а что ты этим сделаешь?), поэтому каждое его слово – это вырывающийся сквозь преграды вопль отчаяния.
И когда Лука (А. Мамонтов) своими разговорами о покое после смерти вновь пробуждает в Анне, напротив, - желание «еще пожить», - Клещ подхватывает эту надежду. Только у него она выходит таким же звериным, отчаянным воплем – «А может быть, все еще обойдется?!»
Но так уж он устроен, что такая надежда никогда не изгонит из него твердого, четкого знания о том, что есть и что будет.
О самом безнадежном.

Просто его способ перенести непереносимую ситуацию – это волевым усилием отодвинуть это знание в сторону – и двигаться дальше, лезть, сдирая шкуру
Просто эти усилия иногда оказываются недостаточны, защита срывается – и тогда посреди монолога о том, как он обязательно выберется из подвала вызывается – «Когда умрет же...» - и он зажимает рот рукой. Не, он не ждет этого. Просто не может не знать.
Ну и что ж. «Кому ж покойники не снятся?» - говорит он позже (и эта фраза в этом театре в этих устах имеет много значения). Да, снятся. Просто, проснувшись, он не станет долго обдумывать сон, день – для другого, покойники до ночи не появятся.
«Работы нет – вот правда! Пристанища нет – вот правда! … Жить - дьявол - жить нельзя... вот она - правда!» - эту правду он тоже четко знает. Но будет – снова пытаться идти вперед, пока может усилием отодвигать эту правду в сторону. Наверное, когда уже не сможет – надорвется и умрет.
И этот способ перенесения непереносимого просто-напросто отличен кардинально от способа Луки – и потому они не могут не столкнуться.

И потому – о Луке. Я заранее собиралась его разгадывать - все же о других персонажах (как ни богаты возможности трактовок) мы определенно знаем хоть что-то. Странник же говорит загадками и прибаутками, да и не о себе вроде бы.
И как только в ночлежке появился этот странник в чем-то вроде полотняной тюбетейки, стало сразу понятно – он непрост.
Говорит ладно, на месте устроился сразу, но за плечами у него вряд ли одна народная мудрость и деревенский уклад жизни. Скорее уж – знания, образование… Но что же он тогда делает здесь? Изучает? Фольклорист, исследователь низов общества? Нет, слишком активно принимает участие в людях – в первую очередь.
Тогда – «пошел в народ»? Уже, похоже, ближе, тем паче, что еще в первом действии ясно, что в Сибири наш герой бывал, видал там и тех свободных, кому «в Сибири хорошо» (старообрядцев каких-нибудь, окопавшихся так со времен Никона? А то и вовсе абригенов…). Но и не-свободных он, похоже, тоже видел, ему есть с чем сравнить. А скорее – на себе попробовал.

Да, вот еще совершенно точно – этот Лука никому не лжет. Даже во спасение и в утешение. Все. Что он говорит людям – Анне, Ваське (А. Наумов), Актеру, в монологе о праведной земле, - все это он прожил, выстрадал сам, всему этому сам поверил (и потому выжил) – и так, по монологами к другим мы узнаем его собственную биографию.

Вот он говорит Анне о покое по смерти, - а потом отговаривает ее «еще пожить» - зачем? Снова мучаться?
Это кто-то, очень близкий, умирал не его глазах, долго и трудно, и не раз приходила мысль «поскорее бы он – уже… чтобы все кончилось». Впрочем, возможно, я зря употребляю мужской род, и это была «она».

Вот он уговаривает Актера «начать жить снова… хорошо – снова-то!»; «человек все может – лишь бы захотел!» (самый яркий, страстный его монолог, самое четкое, пожалуй, выражение себя).
Это он, Лука, выбирался «снова» из полного слома и краха, из ничего, потому что захотел, а главное – поверил.
Здесь важен еще один его ответ – «- Бог есть? … – Если веришь – есть». (Ответ - через небольшую паузу, потому что – очень серьезно). Это звучит не как «веришь – есть, не веришь – нет, как захочешь сам», а свидетельством о том, что вера – это сознательное усилие души, а Бог открывается тому, кто готов его увидеть.
Лука – там и тогда – поверил, увидел, выбрался, - и потому знает, что это возможно человеку, и потому с таким жаром убеждает в этом Актера.

…Самое интересное, что бесплатная лечебница для алкоголиков – тоже есть!
Только где-нибудь в Германии или Швейцарии. Он про нее наверняка в журнале читал, в одном из тех, что все-таки дошли в Сибирь
(На каторгу? В ссылку? – «На поселение», видимо. Когда он упоминает двух разбойников – «беглые, с поселения» - говорит он об этом совершенно буднично, как о жителях соседнего дома).
..И название города он в самом деле забыл – вы упомните, сколько из там в Германии, этих мелких городков!.. Только потом, наверное, спохватывается, - как он человека-то в Европу переправит? Нет, он знает, переправляли, бежали, но то – политические, и удавалось не всегда… Потому и начинает в следующем разговоре с жаром говорить о другом, о том, что тот может сделать сам…

Кстати же, о журналах. Есть сам Лука и в притче об искателе праведной земли. Только он – не тот мужик, что ее искал, и даже не идентифицирует себя с ним. Он – «ученый с книгами и картами», который за недостатком жизненного опыта (а не знаний и не лет жизни) не только человека веры лишил, а еще и по морде получил, и карты помяли…
Теперь он уже давно отрефлексировал ту ситуацию, и потому рассказывает об «ученом» довольно отстраненно: это – уже не он, а он уже понял, что тут не так.

И эта «дача инженера» под Томском… Что у них там было? Типография подпольная? Или склад оружия? Больно скоро он принес из «кабинета инженера» ружье…

И уходит он «к хохлам», где «веру новую открыли», «дело делать»…
Может, по территории и правда к хохлам, но корни этой веры запросто могут расти откуда-то из бывшего Царства Польского. И будет он там «делать дело», пока дело снова не заведут на него, - и хорошо, если кончится снова Сибирью, а не чем похуже.
Если, конечно, раньше его не сведет в могилу то «кхе-кхе», что оставил на память беглый ссыльнопоселенец Яков…

Впрочем, почему Лука уходит именно тогда, когда уходит, я поняла не сразу. Но потом кто-то из ночлежников связал уход с появлением полиции – и все прояснилось. «Пачпорт»-то он так и не предъявил, только зубы заговаривал, «а фамилия – в пачпорте», и, видно, какая-то она неудобная, эта фамилия, лучше полиции на глаза не попадаться…

И Лука-то уходит, но тут (помимо последствий криминальной драмы) начинают меняться сами оставшиеся ночлежники. Не все. И не обязательно – сразу и целиком.
Вот Настя – так и будет вспоминать Рауля-и-Гастона, но – решится усомниться в дворянском прошлом Барона (Е. Бакалов) (который – тоже перемена! – вдруг начнет рассказывать о нем много и складно). Не потому, что и правда засомневалась, а потому, что здесь оно – такая же нереальность, как Рауль, Гастон, как Тиль Уленшпигель в Костроме… Только у Насти за этим – горячее желание Настоящей Любви (ну да, в виду круга чтения – ррроковой), а у него - все было и осталось неизвестно почему, потому что все так делают.
(Кстати, в разговоре с Бароном у Луки к чему-то мелькнет «студент университета» - и станет ясно, что Лука-то студентом точно был, и знал, чему и зачем учится, а не просто «носил мундир Дворянского института» за родительские деньги…)

А Клещ все же увидел тек, кто вокруг, перестал их сторониться: «Ничего... Всюду люди». (Ранее он даже чисто «графически» стоял или шел по сцене как-то отдельно от всех).
Выберется он из ночлежки или нет – Бог весть, покойники все так же будут сниться, но будет он теперь все же не один – против всей невыносимой правды мира.

Признаюсь, у меня так и не сложился в единый образ Сатин, точнее, его перемена, выразившаяся в произнесении пресловутого монолога о человеке. Получились словно два разных человека, оба любят поговорить, но о разном, - и сам монолог как-то повис в воздухе, смысл его оказался разве что в том, чтобы прерваться известием о смерти Актера – и перед этой вестью оказаться чем-то недействительным.

Да, об Актере. Он ведь тоже изменился. Стал тише, собраннее, серьезнее. Кажется, сильнее всего задели его – даже не сами слова Луки – но то, как он так и не смог вспомнить любимое стихотворение, а Лука заметил к тому, что «в любимом – вся душа»… Да, тут дело в первую очередь о душе, а не об алкоголизме. Хотя сначала вроде бы – именно собирался «начать жить снова», деньги копить на ту лечебницу…
А потом – увидел сон. О доме, где его давно ждут. Да, не сумел «человечеству навеять», нет – сам увидел тот «сон золотой», и – ушел в него, потому что ему – время уйти туда. И вернуться к товарищам – только памятью о себе, среди них и отдельно от них, в золотом луче света.

(Это невероятная, безумно странная трактовка для самоубийства, если смотреть извне [по крайней мере – для меня], но в спектакле – именно так, это скорее прежде всего уход, чем заданное автором текста самоубийство.
Кстати, кажется, и сам монолог о доме в пьесе отсутствует (?), и очень важная реакция Татарина (см. ниже) там прямо противоположная, так что это – именно творчество и трактовка театра.
И поводов у нее, думаю, снова немало.)

Ушел, попросив на прощание – «Асанка, помолись за Актера».
Да, вот еще персонаж – татарин Асанка (Ф. Тагиев). Мне все казалось, что в спектакле его слишком мало, чтобы сложился цельный образ. То и дело – просто сидит себе на «верхней полке»… А потом (еще до этих реплик) я увидела, как он не просто сидел. Глаза прикрыты, руки на коленях – ладонями вверх, только губы шевелятся – молится.
И за Актера – помолится снова. Луке нечего и ничего не нужно было говорить татарину Асанке, он и сам знает, что нужно «душа закон иметь», для него – Коран, для русских – свой… Как он попал в ночлежку, что будет с ним дальше – в сравнении с этим не так и важно.


И вот с такого спектакля уходишь, как это ни странно – с оптимистическим «послевкусием».
В чем дело, я до конца еще не разобралась, не всмотрелась, не вслушалась в музыку, которой он пронизан…
Может быть, дело еще и в том, что это – хороший спектакль? Наверняка – и не только.
Посмотрим еще.
01-03.12.2009.
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Kemenkiri



Зарегистрирован: 07.08.2011
Сообщения: 28
Откуда: г. Люберцы Московской обл.

СообщениеДобавлено: Сб Авг 27, 2011 13:49    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

«Вот «Дно», а вот еще одно…»
(«На дне» 11.12.09)

Итак, «первый раз во второй раз». Я постигаю науку смотрения спектакля неоднократно и момент, по-моему, был для этого чрезвычайно удачный. (Или тут всегда так?)

Во-первых, три замены.
Костылев – В. Долженков. Надо сказать, что общему балансу ролей эта смена ничего не добавила, как ни смешно (мы получили другого осмысленного Костылева и другого неосмысленного Медведева [которого он играл раньше]), а вот самому Д. – вполне. Здесь он, «работая лицом» и играя даже в одну краску, создает образ. В чем-то очень «горьковский» (точнее – «советско»-обличительный) по своей идее: елейный и благообразный с виду, а по сути своей – капиталист и сволочь. Да, лицемерно рассуждает про лампадку – а думает, как денег побольше взять. И «деньги-то у Василисы» вроде бы, но когда он выходит вперед и изрекает: «Я – хозяин», - понятно, что так и есть. И, поскольку Василиса все та же, то так становится гораздо понятней, зачем ей Костылева убивать. (С безобидным любопытствующим старичком Черняка получалось, что то ли на Василису просто дурь напала, то ли пресыщение, то ли заодно Ваське и сестре насолить решила… А тут есть прямая выгода и ей).

Бубнов – Н. Ломтев [как оказалось, разовая замена]. Это Бубнов был «лиричнее», что ли, прежнего? Он, да, не хотел ничего менять в том, что получилось, но не трепал языком, а говорил от сердца. Как подметила N. в процессе: «Что пил запоем – не верю, а вот что жену любил – ВЕРЮ!» Потому и оставил ей всё – и жизнь, и мастерскую, и любовника… Потому, от той же широты души любящей, и плетет он про бесплатный трактир для всех, потому что в данный момент любит всех, а Сатина (которому – «половину») – в особенности…

Медведев – Д. Нагретдинов. Ну увы. Просто Медведев, который только любит во всем порядок и свистит в свисток, еще покатил бы, но он не смотрится ни мужем Квашни, ни дядей Василисы…

Но заменами история не исчерпывалась.

Во-первых, все были в ударе. Прежде всего костяк, основа – Актер еще лучше прежнего, Лука, летавший по горизонтали и вертикали летучей мышью (даже плащ порвал, говорит Фред!), а уж что такое Ванин в ударе… С него и начнем.

Клещ на сей раз оказался наделен куда как более активной жизненной позицией. И меньшего надрыва – внешне: когда у него прорывалось – не на каждой фразе, изредка, раза три за спектакль, - было ясно, что внутри там то же самое, хорошо знакомое отчаяние. Просто оно качественно заперто. Т.е. это в чем-то не «другая история», а «тот же Клещ в лучшей форме».
Еще Клещ был активно и осознанно семеен. Только снова – никакой романтики и «ррроковой любви», очевидное, ясное, в биосе прописанное мы – я и жена, у меня есть жена и как может быть иначе?
Он ведь потому так в самом начале сердится на Квашню – не только потому, что она его разбудила, а еще потому, что слушает он все эти бредни: выйду замуж – не выйду замуж… «Чего тут думать – трясти надо», как говорится (с точки зрения Клеща). И потому в их тройственному с Лукой разговоре об Анне ярче всего прозвучало: «А может еще поживем?!» - этим множественным числом, потому что жизнь – одна на двоих, общая.
…Может быть, его потому так мало во втором действии, что он, уйдя в себя, ищет «новую идентичность» - новое мы. И тем самым открытием, что «всюду люди», тем самым желанием пойти и выпить (не одному, с горя – а явно за компанию с ними, с кем-то из завсегдатаев кабака) – он ее все же находит, я думаю. И потому – в финале пляшет вместе с Сатиным – «против» Сатина – и переплясывает его. Потому что это «мы» сильнее теорий.
Но это только одна грань Клеща. Вторая – неизбежно – это тот старый рабочий, и вот у рабочего позиция определенно иная.
Ярче всего этого Клеща выражает фраза Васьки Пепла – «Больно ты зол и горд, рабочий человек». Но тут важно расставить оттенки. Гордость – да, но в гордыню она не переходит, этот человек знает себе цену, но не завышает ее до бесконечности. Да, он не уважает тех, кто ничего не делает и делать не собирается. Не как-то особенно страстно презирает – просто не-уважает.
А злость – чаще всего та, к которой идеально подходит прилагательное «веселая». Это одна из основных его интонаций в спектакле, с ней он рассуждает о том, что если все не будут работать – с голоду подохнем, с ней – о том, что плохо живется не всем… Он знает о несправедливости мира, но к этому примешивается что-то вроде «А, не пропадем, прорвемся!»
С той же злостью говорит он с Костылевым, а потом, в сцене убийства других-то отгоняет (очень активно, кстати!), да и сам не лезет, но кричит Пеплу (услышано N.): «Давай, Вася! Дай ему еще!» (и вот тут уже - никакой "веселости", слетела напрочь) Ох, не знаю, пойдет ли этот рабочий в революцию сам, но тем, кто не только перестанет работать, но и пойдет все крушить, он будет горячо сочувствовать.
Но фраза-спектакля-от-Клеща – не про работу, она снова глубже, из того же разговора с Лукой:
«А откуда ты знаешь, что там скажут?»
Сказано – в глубине сцены, в луче синеватого света, чуть ли не отвернувшись – туда. И суть тут – не в словах Луки, а в том, что говорящий-то точно знает, что скажут там. Потому что – уже туда заглядывал сам. (И что же ему сказали? «Рано пришел»?...)
И так он «запускает» тему, которую потом продолжает Актер.

Актер. Не иной, пожалуй – но ярче, отчетливее, и за счет этого – резче, сильнее бьет по смотрящим переход от несерьезного к серьезному. Это не только его тема, но тон здесь задает именно Актер.
Во многом благодаря ему спектакль начинается ярко, ясно – и несерьезно вроде бы. (Вспоминаются слова Виктора – «А ведь и «Дно» можно играть задорно» - вот как-то так, наверное?)
…Начинается в том числе тем, что и Сатин, и Актер явно недо-проспались «после вчерашнего». И если для Сатина это еще проблема (и то – частная: кто его бил и за что), то для Актера – ничуть, он всеобъемлюще благодушен. Тем серьезнее и яснее будет потом перелом, переход. Снова – на монологе о «любимом», который решен иначе (и говорят – более «классически») – Лука, говоря, все более отступает во тьму, его только слышно, а видим мы - Актера, и этот разговор – звучит его монологом, его личным решением начать жизнь заново… Да и Лука, получается, говорит больше о теле («Начнешь лечиться – и все вернется»), а сам Актер – как раз о душе.
И так же мгновенно становится он серьезен и трезв после первых фраз в монологе во втором действии – как только речь заходит о действительно важном (о «сне золотом»).
Еще одно наблюдение об Актере – из самого начала, стихотворение-эпиграф: каждый раз говоря о «безумце», он на мгновение прикрывает глаза, словно – увидеть, о ком говорит? Должно быть, права N., и эта история о театре у него – «не о себе, но о том, что видел».
И еще одно наблюдение оттуда же – скорее уже забавное, так сказать. Последнее слово «эпиграфа» - нарочно ли? – из незавершенного повтора:
…Если б завтра Земли нашей путь
Осветить наше солнце забыло…
И ведь в спектакле «наше солнце» это стихотворение и правда забыло, толком так и не вспомнив, - только строчки полторы, еще обрывок из другого стихотворения Беранже, и потом, в почти-прощальном монологе, прямой цитатой: «навеялся… сон золотой» (Вот интересно, мне кажется, или в прошлый раз цитата была менее прямая?) Это правильно, ведь стихотворение «булькает» внутри Актера, оно там есть, только никак не всплывет на поверхность.

Лука. Вот тут была (или мне виделась?) отчетливо другая история, чем в прошлый раз.
Ближе к тому, что заложено в исходнике, пожалуй: странник, «ученый мужик», который, наверное, и из книг мог чего-то нахвататься, но более – от людей и жизненного опыта.
Его ключевой фразой было, пожалуй «Сибирь добру не научит, а человек человека добру научить может». Да, «люди должны научаться от людей», а не от ангелов, как в той истории о праведнике, которому на литургии сослуживали ангелы, а Символ веры он так и читал по незнанию еретический, пока его не поправил другой человек…
Этим и занят Лука, другая его знаковая фраза – в словах об уходе к людям «новой веры» «в хохлы» (Что за вера? Какая-нибудь очередная правдоискательская ересь, должно быть!) – «Надо им помогать».
И вот он помогает, учит добру… Не утешает, не лжет во спасение – но подстраивается под человека, говоря то, что тот может услышать. И получается, что «забытый» город, в котором лечебница – это тоже подстройка под Актера («Не одному ж тебе все забывать!»), ему это проще понять и принять, чем какое-нибудь чудное имя города, хотя бы и реальное.
У Луки, простое, народное, «неискаженное» отношение к смерти. «Смерть – она ласковая», - вот что яснее всего звучит в его разговоре с Анной. Это из тех времен и нравов, когда старики сами себе загодя сколачивали гробы, а в какой-то непримечательный иным день говорили домашним, что вот – умру сегодня, и просто – ложились и умирали.
И, конечно, снова монолог о праведной земле. Он там, внутри него, снова присутствует, но совершенно иначе. В эту историю он вкладывает столько души, что веришь – был, видел, сочувствовал, конечно, искателю той земли… А если был и видел – что не помог уму с ученым разобраться? Безродный сирота, не помняший родителей, которого подобрал, всему выучил (и «вере своей» тоже!) этот искатель праведной земли; приемыш, подмастерье, ученик, в общем. Где-то так.
Вот потом, когда тот пошел и удавился (а Лука… убежал, видно, куда-то под впечатлением, и – не успел, пришел – а там уже…), тогда Лука и пошел странствовать вновь, - и веру своего учителя творчески доработал в итоге: «праведную землю» он ищет не на карте, а в душах людей. «Царство Божие – внутри нас». И потому, как бы ни различались истории, ответ на вопрос Васьки Пепла «А Бог – есть?» - так же серьезен. И уже уходя, повтором: «А Бог, если веришь – есть. А не веришь…» Фраза оборвана, но интонация внятно говорит – «…ну и зря».

И кое-что стало понятнее о прочих персонажах. Кое-кто из них явно активнее реагировал на происходящее, тем «проявляясь».

Настя – как она мимически комментировала Василису, прежде чем с ней заговорить! А еще стало понятно, почему же она, хоть и постоянно ссорится, сожительствует с Бароном – она его жалеет!
Когда он – первым – срывается на серьезное, корчится от унижения, вспоминая сгинувшее прошлое, - она так выразительно обнимала угол стены у лестницы, где сидела!
И дело не в том, барон он или нет, но вот – все, что было, потерял. Это понятно, это почти как история роковой любви, только без самой любви (тоже, кстати, повод для жалости!).
А Барон от нее дуреет. Не может не. Человек он, конечно, пустой, - но мировоззрение-то на подкорке все равно другое!

Татарин Асанка тоже более живо реагировал на происходящее, и так стало ясно, что он никак не может постигнуть и спокойно переносить такое явление, как «русский злой баба». Не кого-то конкретного, именно явление в целом, и как только в начинаются вопли и драки с участием дам, он либо мобилизует всех ночлежников немедленно их разнимать (сам понятия не имеет, как), либо, у себя на «верхней полке», закрывает глаза и зажимает уши.
Это – в придачу к тому, что было и есть, к главному – «закону в голова» и молитве. Кстати, еще один момент его «настройки» на Актера. Когда тот произносит монолог об аплодисментах, когда на заднем плане в синем свете другие обитатели воплощают свое подсознание (Клещ бьет морду Костылеву, Барон танцует с Настей, - надо бы присмотреться, кто еще что) – Татарин стоит один, и – я долго пыталась понять, что же он делает? За плугом идет, что ли? А уже потом, после спектакля (на самом деле – пересмотрев этот фрагмент в исполнении Виктора) поймала фрагмент: «…как командор выходит к штурвалу в штормящем море, чтоб провести свой корабль сквозь рифы - к победе!» Вот за этим штурвалом и стоит татарин Асанка (ведет, должно быть, свою фелюгу где-нибудь по Каспийскому морю - Персию грабить… но совпадение явно не случайно).

Как-то яснее сложился образ Васьки Пепла: такой… зверь. Который живет среди зверей и по-зверски реагирует. Но если вдруг случается спокойный момент – может даже расслабиться, любопытства ради спросить Луку: «А Бог – есть?» - и помечтать об уходе в Сибирь по своей воле… Кто его знает, что бы вышло, продлись эти спокойные моменты подольше? Тут ведь дело не только в мире, но и в самом Ваське, и не зря Наташа, соглашаясь на эту безумную мечту, оговаривает – «не обижай ты меня». Она скорее поверит в то, что получится убежать, чем – что у Васьки характер изменится…
Наташа была прекрасна еще и в сцене появления Луки – этот ее рассказ, с искренним интересом, о том, как некоторые сначала все места перепробуют… Нет дистанции, нет попытки снизойти и даже пожалеть, они – такие же люди, как и она в, их заботы так же достойны ее внимания. Наверное, сложись иначе, выгони ее родня в самом деле жить сюда, «вниз» - это не было бы для нее такой трагедией, она с самого начала знает, что «всюду люди»…

…И даже как-то осмысленнее для меня стал монолог Сатина. Болтология – она болтология и есть, но, кажется, я поняла, откуда она растет.
Он ведь все время повторяет – «так странник говорил» - поначалу даже сам удивляясь этим находкам в собственной речи. Он-то ведь не соглашался с Лукой, спорил… Но он – болтолог, наслаждающийся самим звучанием слов, вот слова-то к нему и прилипли… почти без осмысления. И он пытается из них что-то построить – но строится-то нечто отчетливо сатинское, яркое и трескучее, абстрактное, но красивое – «песня», одним словом!
С этой-то песни его и сбивает Актер. Возвращая – к настоящему. К жизни и смерти - от слов. Только вот так и неясно, удастся ли Сатину хоть на этот раз уцепиться за смысл – а не за одно звучание, кто знает?
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Kemenkiri



Зарегистрирован: 07.08.2011
Сообщения: 28
Откуда: г. Люберцы Московской обл.

СообщениеДобавлено: Сб Авг 27, 2011 14:01    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

«На дне» 31 января 2010 г. (Лука – И. Китаев)

Лукавый Лука и русский бунт

Днем 31 числа в Гостевую театра пришел Неизвестный Спамер и загадочно написал «It depends».Было уже известно, что нынешнее Дно – с Китаевым, и потому я заподозрила, что спамер – именно об этом, этом, хотя бы он сам этого и не знал.
Так и оказалось. Еще как depends! Лука был другой до противоположности, и оттого история вышла другая.

В первом действии у меня этого Луку никак не получалось до конца понять. Пришел такой настороженный тип, все время в стороне и один (это как-то четко выделялось на сей раз – как все где-то вместе, чем-то заняты, - а он один в стороне, на нарах, выделенный тусклым светом).
Это явно не представитель народа, по крайней мере, не самого простого… А вот барону как-то злобненько ответил насчет того, что «а всё – люди», будто не радовало его баронское происхождение ночлежника… Притом на уголовной теме они явно нашли общий язык, тут я начала подозревать у Луки конкретно-тюремное прошлое, но все равно что-то было неясно.
Словом, пойманная от товарищей в перерыве идея духа лукавого оказалась тем недостающим кирпичом (по головеWink, который сложил картинку. Она уже активно складывалась, когда в первом действии он начал «обрабатывать» ночлежников.
С Актером получалось и вовсе странно. Такое впечатление, что никаких определенных планов на Актера заранее у Луки нет, тот сам набивается ему в собеседники (новое лицо!), берется читать стихотворение, забывает, переживает… И Лука, все это наблюдая, что-то в Актере углядывает. Какой-то потенциал, - и подталкивает его так, чтобы он пошел этот потенциал реализовывать. Что тут, казалось бы, плохого? Поначалу это было еще неясно.
(Кстати, по началу спектакля: Актер снова был в подпитии, но по всему видно – этот в худшей форме, чем «предыдущий». Говорю именно о персонаже, как сыграно. Тот был именно «навеселе», этот – промахивается, «мажет» и движениями, и словами… т.е. распад личности зашел тут дальше и, возможно, прошел точку возврата).

Зато довольно точно вырисовывался уже ответ: «верит или не верит Лука в то, что говорит» - это вообще не тот вопрос. Он говорит то, что человек хотел бы услышать… но только до определенного момента.
Этот момент очень четко обозначился в сцене смерти Анны. Тут этот одиноко сидящий не поленился и до кровати довести, и рассказал (этаким голосом без выражения) то, чего ей так не хватало – что все её страдания:
1) конечны
2) и не напрасны.
(И это ей настолько нужно, что на голос она и внимания не обратит). Но вот Анна, получив недостающее, вскидывается, вдруг – за сколько лет впервые? – захотев пожить… А вот тут ее Лука резко с этой дороги-то и сворачивает. Толкает – все же умереть. Почему, ведь это – тоже желание души, тоже необходимость?
…Такое впечатление, что действует сей Лука по ницшевскому принципу «Падающее – толкни». Чтобы быстрее падало. И тогда с Актером получается то, что он выдает ему непосильную задачу, недостижимую планку – и никакой реальной поддержки к ним со стороны. Чтобы поскорей сломался, видимо…
Ну, и пресловутый вопрос Васьки Пепла: «А Бог – есть?». И вот тут мы обретаем «веришь – есть, не веришь – нет», в виде совершенно равны альтернатив (за которыми маячит «всё едино»). И нет ни «надо верить», ни недоговоренной фразы, как у Мамонтова. И повтора в сцене ухода, кстати, тоже нет. И правильно, там это один из камертонов роли, а тут – еще одна черточка, эдакий агностицизм и цинизм лукавого.
Дальнейшими усилиями Лука подвинул крышу Насте, вроде бы не так радикально, не со смертельным (пока) исходом, - но вот, он ее вроде ободрил, дал ей право ловить свои глюки (тем же голосом без выражения), но Лука ушел, а никакого «выхода вверх», или тем более поддержки окружающих не образовалось, и итог виден один – «Напьюсь!»
Интересно, что и монолог о праведной земле оказывается очень даже адресным, это еще одна попытка сдвинуть крышу – Клещу. Вот, мол, ты все надеешься куда-то выбраться, вот смотри, был один такой, тоже все надеялся, и что вышло – повесился! Потому что нет ее нигде, этой праведной земли, ученый все карты просмотрел и подтвердил – нет!
После такого и правда – или разувериться во всем хорошем, или пойти вешаться из-за полной его недостижимости.
Только не так-то просто зацепить Клеща, даже при всех (что важно, потому что и правда – горд). Такое впечатление, что его сочетание знания («Не всем плохо!») и поставленной цели («Выберусь отсюда!») надежды уже практически не предполагает, и здесь это оказывается благом.

…Кстати же, о Клеще. Это тоже была другая история, еще одна.
Клещ злился на болтовню и беспорядок ночлежки (потому что не работают и не хотят!), но об Анне до времени говорил спокойно… словно и не видел той тени смерти, которую видели уже все вокруг! Может быть, и правда так – не видел, обманывался? Но откуда тогда вырывается само собой пресловутое «вот умрет…»? Почему тогда он спокойно отвечает Наташе, когда она говорит «ведь недолго уже»? Значит, знает… только, похоже, это знание оказывается лишним, т.е. непосильным в придачу ко всему прочему повседневному грузу забот – и уходит куда-то в подсознание… И получается, что он вроде бы и не знает, хотя знает. Это тоже, наверное, способ пока жить дальше, тоже – поставленная плотина… Тем более – к вопросу о непосильности – сам Клещ как-то не больно в добром здравии, я впервые обратила внимание на его отказ открыть дверь для свежего воздуха Анне: «Я сам простужен», - и правда так. Ну да, не чахотка, но какая-то давно и занудно отнимающая силы зараза – в этой ночлежке ведь никто никогда не видел не только лекарств, но и приличного чаю с малиной!
…И поставленная плотина падает только на предсмертном разговоре Анны с Лукой. Смерть – внезапно – оказывается не перспективой на когда-то, а сегодняшней действительностью. И вот тогда - этот вопль звериного отчаяния, а потом, когда все кончено, самый финал первого действия, - он садится, беззвучно рыдая (голова опущена, вздрагивают плечи) – как-то это… страшненько.
И еще одна история о Клеще, которая еще в первом действии обозначилась совершенно ясно: Клещ и Наташа. Я даже не упомню сейчас, с чего начинает расти эта линия, настолько естественно она врастает в дальнейшее. Кажется, с того самого ответа Клеща на «Ведь недолго осталось». Он говорит спокойно, она не заденет его, коснувшись столь личной темы, и ей можно признаться, что знаешь. Это ответ близкому человеку.
…Вот она по приходе Луки рассказывает о том, что надо перепробовать все места – «придешь, думаешь, что он тут спит…» - жест в сторону Клеща, сидящего на ближних (не своих!) нарах. И это, похоже, не фигура речи, именно перемещения этой беспокойной личности она и живописует.
Вот Бубнов «сливает» Костылеву сведения про появления Василисы, Васьки, - и тем же голосом добавляет: «А Наташка с Клещом разговаривала». Костылев откровенно не понял, причем тут это («Да какое мне дело, кто с кем разговаривал!») – и хорошо, наверное, что не понял. А Бубнов в чем-то прав, явления-то одного порядка… Нет, здесь не связь, как у Василисы с Васькой, а именно чувства (эх, просекла бы Настя – оценила бы!). Причем для Наташи он, наверное, все же – именно что добрый знакомый, человек, с которым есть о чем поговорить… А вот она для него – куда больше. Тот самый «луч света в темном царстве», свет, не принадлежащий этому подвалу – и приходящий сюда, к нему…
Я опять же впервые заметила, что разговор о снящихся покойниках – это именно разговор этих двоих, эта тема их тоже объединяет.
Вот, наконец, один из страстных монологов Клеща (кажется, «Работы нет – вот правда!») вызывает уже её ответный вопль – «Андрей Дмитриевич!..» (кажется, не предусмотренный ролью).

И сама история Наташи. Я впервые видела ее так ясно. Не любит она Ваську Пепла, совсем не любит, - и знает это. Это Васька ее любит… ну, как может, так и любит, и это она тоже знает. И именно потому решается – уйти с Васькой, стать ему подмогой: может, у него удастся вырваться отсюда? А ей все равно или здесь умереть от побоев Костылева с Василисой, или… осознанно пожертвовать собой и. когда Васька сорвется, «не пожалеть себя». Словом, все одно не жить, а Васька, глядишь, одумается и все-таки вырвется.
Это безумное, противоестественное для живой души дело – толкать себя на такое, да еще и без любви. Это натянутая струна – потому и рвется она потом так легко.
А вот прочие ночлежники радуются, они-то видят здесь шанс выбраться для обоих – да еще лукавый Лука подбадривает Ваську – «Давай!». И Клещ, похоже, будет рад, если у Наташи получится вырваться отсюда. Только, когда все неудержимо начинают приплясывать, он так и стоит в глубине сцены, в синем «потустороннем» свете, подняв руки – как в мольбе (почему «как»?).
…Не вышло, не ответили ему. И следующий раз уже сама Наташа пополнит у него список этих безнадежных «правд».
А сам он словно начинает видеть людей ее глазами – «всюду люди…» - только со своей фирменной безнадежностью: «Всюду люди… ничего…» Да, люди, живые лица, не хари, работают они или нет, им и помочь можно, и даже выпить с ними (и прав, похоже, Ф.: это он еще и Актера, напившегося сорвавшись, защищает - уж если Клещ заговорил о выпивке, кто на Актера нападать станет?!)
Но – «ничего…» - я наконец поняла, как это «ничего» может быть страшным, как оно может означать «ничего… кроме людей». И никого.
Именно эту мысль, возможно, собирался внушить этим людям Лука-лукавый, другое дело, что к безнадежности Клеща он если и прибавил, то немного. А вот Сатин, в которого он вроде и не метил (недостаточно неблагополучен показался?) ухитрился из этой мысли даже наделать положительных выводов.

…Да, удивительное дело, удивительная польза от такого Луки – монолог Сатина вдруг встал на место и обрел смысл.
В то время, как Настя и Актер после ухода Луки выглядят «жертвами тоталитарной секты»: не могут говорить об ушедшем страннике плохо, а жизнь их явно катится по наклонной, и прямо на глазах… в это время Сатин думал и надумал.
Да, по-сатински. Трескуче и ярко, но жизнеутверждающе. И достаточно уже того, что ты – человек, и это одно уже «звучит гордо», это высокое звание, это хорошо и прекрасно. Это – опора в самом себе.
И – да, никого, кроме человека здесь тоже нет, ни выше, но и – ни ниже. Лукавым духам в эту концепцию тоже хода нет, их помощь не требуется (Лука же: «Христос людям помогал…» - и слышимое за этим «…а теперь мы будем»). Люди пробуют обойтись сами. Сами построить иллюзию, но не утешительную, а побуждающую… ну, может быть, и к действиям, может – хотя бы к гордости собой по факту наличия.
Может быть, что-то бы из нее вышло, хотя бы на время…
Вот, Барон ловит на лету, ему явно идея звания «просто человека» как повода для гордости теперь греет душу больше, чем его дворянское прошлое, в котором, оказывается, может усомниться каждая Настя…
…Хотя вот Бубнов произносит речь о бесплатном трактире скорее с каким-то размахом души от отчаяния – «эх, развернулся бы я, если бы…»
Но, возможно, что-то из Сатинских идеологий и вышло бы.
Если бы не Актер.

Впрочем, не он сам. Актера снова – как ни странна линия такого ухода как милости, а она здесь есть, - его «вернули», он увидел настоящий «сон золотой» - и нашел туда дорогу, потому что не осталось больше сил ни на саму жизнь, ни на последствия несбывшейся посюсторонней надежды о бесплатной лечебнице…
И вот этот луч света оттуда, взгляд «с точки зрения вечности» и рушит все построения Сатина.

А что будет дальше – показывает танец. И именно танец Клеща – отчаянный, с последним застывшим движением с запрокинутой головой.
Тот самый разгул, что уже прозвучал у Бубнова, только, как известно, джинн, выпущенный из бутылки, города будет скорее разрушать, чем строить.
Клещ поведет, они пойдут за ним – и разберут ночлежку по бревну, и подвал, и «этажи», и Василису заодно, и без пожара не обойдется, - а уж насколько пострадают окрестности и чем все закончится, заранее и не скажешь.
Одно ясно – бОльшая часть знакомых нам лиц не то что не дастся в руки живыми, их просто уже не будет в живых на тот момент, когда полиция, пожарные и прочие хоть как-то разберутся в происшедшем. От некоторых и тел не найдут.
Выживет разве что кто-то из наименее причастных, может быть… Квашня? (Если на базаре будет в то время). Асанка? Ой нет, этот слишком хорошо ружье стрелял в «снах золотых» под монолог Актера, - вот где-нибудь раздобудет и постреляет напоследок…

…А Наташа, вестимо, сидит в доме умалишенных, ни на что не реагирует; к ней, может быть, даже полиция без толку заглянет добыть сведений – и убедится, что добывать нечего… Может быть, даже совсем поздно заглянет.
Потому что всё же сбудется ее сон – распахнется дверь (в той стене, где ее отродясь не было), ударит яркий свет, очерчивая силуэт…Да, лица не видать, только все же – знакомый, хоть по волосам взлохмаченным узнаваемый… Он протянет ей руку и уведет далеко-далеко отсюда. Насовсем.
…И будет при этом Андрей Дмитриевич считать, что это – не более чем попытка заплатить долг той, что сама была для него – тем же самым светом.

Вот такие глюки в виде финала.
Неизвестный спамер прав. It depends. И не только от Луки.

… - 06.02.10

P.S. Еще несколько деталей, которые «не влезли».

* Актер, на вступлении – чуть иначе:
«Если б завтра земли нашей путь
Осветить наше солнце (жест на прожектор) забыло…»

* Фраза спектакля – это новенькое от Малого (Олега Задорина): «Трансцендентальный Гибралтар!..» (уел Сатина! – А в следующем спектакле она получила развитие, и на нее даже Васька сослался!)

(08.02.10)
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Kemenkiri



Зарегистрирован: 07.08.2011
Сообщения: 28
Откуда: г. Люберцы Московской обл.

СообщениеДобавлено: Вс Авг 28, 2011 11:55    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

«На дне» 21 февраля 2010 г.
Лука –Алексей Мамонтов, Актер – Игорь Китаев)

Соло трубы

Накануне мне позвонила N. и загадочно произнесла в трубку: «Я беспокоюсь о Завтрашнем Дне… Каким оно будет, Завтрашнее Дно?» - и доложила особенности состава. Тогда Завтрашнее Дно тоже начало меня беспокоить – и беспокоило аж до самого момента перед началом. Я ощущала явный стрём и была уверена, что из-за Китаева. Как показала дальнейшая Реальность, стрём был оправдан, а повод неверен.

…В средние века, когда значения многих слов были иными, это представление можно было бы назвать «Комедией о Страшном Суде». В наше время все раскладывается по полочкам отдельно: комедия была сначала, Страшный Суд – потом. А за ними еще было второе действие, и там тоже было что увидеть.
Но – по порядку.

Сначала мы с Б. сели за входным для него. Впереди уже был какой-то юноша и компания из четырех человек. Главный в ней мужик решил у нас выяснить, оставаться ли им на этот спектакль. Я спросила, первый ли они раз в этом театре. Выяснилось, они уже были… на «Дракуле», «Ужине с бабуином» и «Куклах». После этого, по-моему, можно было бы посоветовать им повернуть оглобли, но я честно расписала достоинства спектакля. Мужик переспросил: «А этот спектакль… он как бы – комедийного направления?» Как говорится, занавес. Но комедию на начало «бабуин»-таки накликал.

Для начала о Китаеве, дабы закрыть тему. Он Китаева-Актера была большая польза – я еще больше оценила Задохина (в роли Актера и вообще). Не то чтобы я его раньше вовсе не ценила… Но, оказывается, не понимала до конца, насколько эту роль делает не только сама роль, но и адекватный ее исполнитель.
N. потом жалела, что не было Саши рядом с таким Лукой, что был в этот раз. Но, возможно, что Мамонтов как раз подготовился работать за двоих – а вышло… тут и не скажешь, во сколько раз больше, это отличие качественное. И еще – на такое, по-моему, невозможно с полной уверенностью закладываться. Оно просто приходит – или нет. Но может предупредить о возможном приходе.
Но я о Китаеве (и его Актере), кажется. Это была… нелюдь какая-то. Не бес, каким был его Лука, а так… Умертвие какое-то, которое уже умерло, но все бродит среди людей, не упокоившись. А что, бывает, это у нас они в диковинку, а вот в Исландии с ними до сих пор проблемы…
И, как всякая нелюдь такого рода – уже нельзя сказать, каков он был живым. Он говорит, что был хорошим актером – значит, видимо, был, тут не то что «не верю», просто понимаешь, что это безвозвратно прошло. И дело не в алкоголе. Остались воспоминания и злоба – единственная живая эмоция.

Прочие же обитатели ночлежки были очень даже живы – и в ударе. Благодаря этому, пока все не начинало быть бесповоротно серьезно, поводы к смеху возникали то и дело, - и по тексту, и вне текста А.С. в ударе, как и положено, все комментировал, а под чей-то разговор они на пару с Афоней изобразили целый «струнный оркестр»…
Алешка-сапожник (А. Матошин) был на диво хорош и осмысленен, он опять же беззвучно комментировал Василису, пока она его отчитывала (и похоже было, что наверняка непечатно!), а под конец показал ей… гм, «и не только показал, а на палку привязал», как говорится!
Словом, «комедийное направление» развивалось, пока могло. А потом явился Лука и я, как обычно, взялась его разгадывать.
Казалось, и имя свое, и все прочие обстоятельства, которые у него поначалу спрашивают, он изобретает прямо сейчас. Не скрывая что-то прежнее, а просто из воздуха. А ночлежников расспрашивает об их жизни, искренне удивляясь какой-то нелогичности, несовпадению того, что они делают, со сведениями о том, «как в принципе живут люди», каковые сведения у него определенно есть…
«Это инопланетянин, что ли?» - спросила, улучив момент, N., подтверждая мои ощущения. Да, «засланец», но не ангел – нет какой-то четкой «программы действий».
А потом был разговор с Актером. Вот тут-то все и началось. Актер был все тот же, и деревянным оказался даже монолог об аплодисментах (!).

(Я посмотрела на Асанку – на сей раз он-таки сосредоченно доставал воду из колодца! – а рядом Олежка и Борисов «плыли на корабле»: стояли у штурвала и смотрели в бинокль. У Клеща была полная история с Костылевым: отдал ему деньги – побил – выпил с ним – опять побил…)

Зато был Лука. Что он говорил, - нет, как он говорил, - я не знаю, как это описать, и сразу, же, как его монолог закончился, жалела, что нельзя услышать его еще раз – чтобы «доловить» все, что упустила.
Громко, почти криком – но это был не нажим, не отчаяние, и не надежда, не… не… не… просто сила, невероятная сила этих слов, и… яркость, что ли? Через него шло… белое пламя, это вот так, и это же – тот самый зов трубы, который поднимет и мертвого.
Что и случилось. Актер, из слов которого до сих пор было слышно, что душу он не то пропил, не то продал (как там по тексту?) – он заговорил живым голосом, единственный раз за весь спектакль. Он действительно захотел - жить снова, и поверил этой возможности.
…К сожалению, даже самое приличное умертвие при наилучшем обращении способно только на то, чтобы упокоиться наконец, на благо себе и окружающим, что и показали дальнейшие события. Но это – было.

Я оглянулась и обнаружила товарищей с отвисшими челюстями. «Вот этот человек писал о назначении театра в условиях конца света», - прошептала N. [Алексей Мамонтов. «Последний шанс» в нашей жизни // Литературный альманах №1, 1982 г., рукописный журнал Театра-студии на Юго-Западе) http://ugozapad.msk.ru/press/litalm-1-82_101_102_mamont_art.htm ] На сцене явственно наличествовало не только одно, но и второе. Потому что затем был разговор с Анной и смерть Анны. И это не было похоже ни на что из предыдущих разов.
Было ощущение, что между этим человеком и небесами нет никакой границы, он говорит Анне даже не о реальности, а саму реальность, вот это и происходит сейчас – «Господи, вот раба твоя Анна…»
И Клещ спрашивает его «А ты откуда знаешь?» не с недоверием, но потому, что не знает, а «задавая вопросы, получаешь ответы» (с), и «Стало быть, знаю» - достаточный ответ. И он кричит Анне «Прости!» - не потому, что не удержал, не смог, - а именно потому, что сейчас - вот так, сейчас – час ее смерти, а значит, время прощания – и прощения.
А Лука был уже в противоположном углу, между двух зеркал, и хотя я ясно видела фигуру человека, он был одновременно – белым пламенем, огненным столпом перед открытыми вратами в небо…
И самым сильным потрясением для Клеща была, похоже, не сама смерть жены, не само явление смерти, но соприкосновение с иной Реальностью.
«Это Страшный Суд», - сказала N. в антракте, снова «доворачивая» то, что было само по себе ясно, до четкой формулировки.
А он, Клещ этой истории, он сильный, в нем очень сильно желание выбраться, - да, он знает: не раньше, чем умрет жена (у нее уже нет таких сил, как у него). Хотя, если «все обойдется», - тогда, может быть, и с ней, но это для него больше надежда, наверное, чем возможность. Но вдруг?
Он сильный, живой, - и он не готов шагнуть за эту грань, он еще может не шагнуть и потому отшатывается, - потому что Страшный Суд в самом деле страшен. Мало того, ему и сам Лука говорит – «ты еще выберешься», - он это знает и не толкает Клеща туда, за грань, - но у Клеща слишком сильно само впечатление от встречи – до отторжения. И потому позже, во втором действии, он резко отстраняется – и от самого «странника», и от его «правды»… Он-то их видел, а вот другие – нет. Страшный Суд видели двое, (кроме Луки), и только один из них остался в мире живых.
…А пока, на финале первого действия, Лука и Клещ, не видя друг друга, одинаковым движением опускаются на нары и сникают. И первый из них – уже просто человек, через которого прошло белое пламя, через которого звучала труба. А они – сжигают, хотя и не дотла…

В антракте мы так и сидели на ряду, обсуждая увиденное. И было интересно и даже страшновато – как Лука будет играть второе действие. Т.е. как именно – и какими силами (после того, что уже было)?
А он и правда сидел до времени сникший, и было все еще видно, каково далось ему быть гласом трубы. До времени.

А во втором действии стало выясняться, что Лука ухитрился пронять самых неожиданных людей. Не только тех, от кого можно было бы того ожидать.
Например, Ваську Пепла. В первом действии сцены любовно-уголовной линии откровенно служили нам для того, чтобы выдохнуть после осмысленных сцен (а то и обменяться мнениями). Тому немало способствовала Василиса (и здесь ничего так и не поменялось).
Вот Костылев был как-то несерьезен, что ли? Лучше он от этого не стал, но на его долю достались скорее амбиции и «делание вида», а реальная власть – таки Василисе, не только деньги у нее… Она даже некоторое время выглядела этаким духом-искусителем, увлекающим Ваську Пепла обратно, вниз… От слов Луки, которые его, оказывается, и правда проняли!
Он действительно загорается идеей уйти отсюда, он вдруг – да и задается вопросом «А Бог – есть?» (посреди разговора о чем-то другом вроде бы). Чем-то ему это важно, для каких-то его решений – есть Бог или нет. И все это, пожалуй, не зря. Потому что у меня осталось ощущение, что он в итоге чувствует все эту свободу (от заданной кривой дорожки), и – как бы это ни звучало высоким штилем, - уходит свободным.
В силу сложившихся обстоятельств пустив всю энергию, что могла бы уйти на что-то созидательное (уйти и начать жизнь с начала), на разрушение. Ну да, в тюрьму, а то и на каторгу (что бы там Медведев ни говорил – мало ли, что еще «припаяют»?). И да, «тюрьма добру не научит», но в тюрьме тоже – те самые люди, да и сам Васька уже малость не тот, что раньше. Жаль только, если Наташи где-то поблизости не будет, - хватит ли заложенного импульса? Да и саму Наташу жаль невероятно, - мне именно в этот раз, в приближении их финальной сцены было отчаянно жаль, что кончится не «как в пьесе» - где они в самом деле сбежали и пропали неизвестно куда…

(В этот раз, кажется, впервые Асанкой в начале этой сцены было – наверное, не вообще сказано, а сказано ясно, не скороговоркой – «Василиса Наташка кипяток на лицо наливал!» Чему предшествовала попытка Клеща успокоить заполошного татарина с отеческим похлопыванием по плечу: «Что, опять проигрался?» Теперь понятно, как докатился Асанка до «придонного» состояния…)

И был во втором действии, не мог не быть, монолог о праведной земле. И история про дачу инженера – тут у меня было странное ощущение, когда Лука ее рассказывал, что вначале она ему «приходит», идет через него (именно ощущение, вполне физическое), - а вот заканчивал он ее уже вполне с присвоением.
А в монологе вопрос о достоверности, о том, с кем она происходит, явно был не столь важен, как смысл, но иначе. Главная мысль ее оказалась – «Должна быть праведная земля!» не как желание, а даже в неком смысле требование. «Надо верить». И тот мужик, который, «когда ему совсем тяжело было», все думал о том, как уйдет в праведную землю, в конце концов… и ушел в нее. Когда ученый отказал ему во всякой возможности ее здесь и сейчас, он в нее напрямую и отправился, ну, как смог…
«Сон золотой,» - шепнула я N. по итогам сцены, вдруг увидев, что это такой ясный намек Актеру на дальнейший путь… И поскольку сам Актер свой уход сыграл все так же деревянно, монолог о праведной земле и стал «сном золотым» этого спектакля.

Почему уходит Лука? Я не знаю, и не знаю, знает ли он, его, кажется, несет потоком. Вестником каких судеб он станет и что скажет где-то дальше, «в хохлах», где-то там и выяснится. Подробности его «земной» биографии для меня на сей раз так и не прояснились. (В прошлый раз, с Лукой-Китаевым, с ней тоже были непонятки, но по другой причине – какая у бесов биография?! – одна мимикрия…) Она, должно быть, и есть, точнее, были, эти подробности, но теперь неважны, потому что он стал гласом трубы, а что она поет, решает не сама труба, а тот, кто трубит.
А после ухода Луки у нас обнаружился, например, впечатлившийся Сатин. Причем, в отличие от одного из прочих разов, - вполне сознательно и осмысленно. Вся первая часть его монолога – «правде», о той же самой правде, о которой говорил Лука («Какая тебе нужна о себе правда, знаешь ты ее, и все ее знают»). И во фразе «Правда – Бог свободного человека» слово «Бог» несомненно писалось с большой буквы (и обозначало, что Бог – это правда, а не то, что правда – это чей-то бог), а «свободный человек» обозначал конкретного Луку – ну, так уж вышло, что то ли никто до того не рассказывал обо всем этом Сатину, то ли Лука вернул для него все это своим рассказом.
Тут очень в тему был их разговор с Лукой – когда Сатин говорит, что «людей любил», Лука его спрашивает, как же он с этого пути сбился, а тот отвечает – «Я, может быть, только сейчас своим путем начинаю следовать».
И правда начинает. Честно пытается. Впрочем, вторая часть монолога – сбивается и снова городит что-то «по-сатински» (и тут уж, наверное, нужен посмертный приход Актера, какой он ни есть).
Финал, еще перед танцем. Сатин проходит по дуге, доходит до Клеща, проводит рукой, касаясь его плеча и руки, - как передавая эстафету. «Я попробовал. Получилось что-то не то. Теперь твоя очередь. Веди их». И начинается танец. Мне, опять же, очень важно было его увидеть, понять, что дальше, - и танец Клеща точно был о жизни, но его финал - с запрокинутой головой и каким-то оскалом. Да, он что-то еще сделает для этих людей. Пока сможет. Пока будут силы. Он – только человек, и не более, но что-то он сможет…


Сколько всего было поклонов, и что мы все на них стояли – я, оказывается, не помню. То есть вообще как-то очень в целом помню, что было… Вот как Галя на последний (какой по счету?) поклон чуть не вышла, кажется, с табуреткой – было, видела…

А Б., оказывается, после спектакля видел «бабуина». Впечатленного. А вот. Думаю, они бы и так пошли, но, наверное, хорошо все же, что я не стала им отсоветовать. Не нужно никого лишать возможности услышать трубу до того, как ее услышат ВСЕ. А дальше все уже зависит от каждого лично…

… - 27.02.10.
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Kemenkiri



Зарегистрирован: 07.08.2011
Сообщения: 28
Откуда: г. Люберцы Московской обл.

СообщениеДобавлено: Вс Авг 28, 2011 12:13    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

«На дне» 20 марта 2010 г.
(Лука – Игорь Китаев, Актер – Александр Задохин)

«Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя»
(Евангелие от Иоанна 15. 13.)


Пора уже заводить список юго-западных примет: если вы , к примеру, беспокоитесь о Завтрашнем «Дне», это неспроста. Что-то будет. Впрочем, в «Дне» всегда что-то бывает – если оно вообще есть в расписании (а не как в апреле). Если вы беспокоитесь из-за Китаева – то тоже будет, но не в Китаеве будет дело.
…Так и было…

Я уже писала, что прошлое «китаевское» «Дно» заставило меня еще больше оценить (отсутствовавшего тогда) Сашу Задохина. Ну так вот, на этот раз Актером был как раз он, - от чего случилось мне оценить его еще лучше…
Потому что этот спектакль «вел» именно Актер, и сделал в нем историю (и даже с большой буквы Историю) – тоже он, притом что сделали спектакль, ту ткань, через которую прошла его «красная нить», - очень много хороших людей, о которых я еще скажу.

Но для начала скажу про нынешнего Луку от Китаева. Возможно, у меня мания величия, но в действительности нет смысла сомневаться, что «наша рукопись прочитана». Т.е. наши отзывы по прошлым спектаклям, появившиеся на форуме.
Менее понятно, сыграла ли «наша рукопись» роль в той трактовке, что мы увидели в этот раз. Если да, то, похоже, «от противного». Если и правда так, то жаль. Потому что история «духа лукавого» была историей, в ней был конфликт, было противостояние, было понятно, зачем этот Лука приходит и что он делает, было видно, как уехали ему вслед крыши обитателей половины ночлежки… Был финал – и не только у Актера, - финал, досказанный танцем. Да, тоже не слишком оптимистический, но был! (И были моменты, где образ «не дотягивал» до лукавого духа, но в целом все же - вполне складывался).
Возможно, Китаев хотел сказать и показать что-то другое. Возможно, он решил сделать так, чтобы был точно не бес, а именно человек… (Это все мои предположения). Ну так вот, «просто человек» точно был… Только вот непонятно было, почему этот человек тут появился, что он делает и зачем. Что-то спрашивает – из любопытства, может быть? Предлагает Ваське Пеплу бежать в Сибирь – а зачем? Выгода ему, что ли, в этом какая-то есть? Все слова были на месте, не забыты, к словам даже интонации прилагались, но они вообще не складывались у меня ни в единую, ни в какую-то картину. Даже история о праведной земле первый раз на моей памяти так и непонятно «про что» была. Разве что немного указывала на Клеща, но это, как я поняла со слов N., вообще исходная трактовка, которые была еще у Сергея Беляковича…
Словом, цитируя того же Луку, кажется, «чего не хватишься, ничего нет». И поэтому те сцены, где он не просто спрашивает, рассказывает, но и как-то явно влияет на происходящее (рассказ Актеру о лечебнице, смерть Анны) очень напоминали мне одну засаду на ролевых играх. Когда предстоит сыграть историю Падения, а главный инициатор этого падения почему-то подкачал и играется совершенно невыразительно (не подготовился к роли, вообще не заехал и срочно кем-то заменен…) В таких случаях добросовестным игрокам соответствующей команды приходится «падать самим».
Примерно этим, имхо, и занимались жители ночлежки. «Сама» умирала Анна – довольно жутенько, с криками «Пожить бы!» и метаниями, агония получилась еще та… Да, Лука притом говорил все положенные фразы, ощущение было – гнал, ну вот понял мужик, на какую тему тут можно гнать, и пошел, только весь этот словесный массив весил меньше, чем одно «А откуда ты знаешь, что там скажут?» Клеща.
(Хотя сама по себе Анна вышла отнюдь не несчастной и забитой, «настоящая гарпия», как отозвались в антракте товарищи, которая страдать, конечно, страдает, но тем самым способом, когда от страданий ее в первую очередь плохеет окружающим, в данном случае – мужу, который, между прочим, притом вполне искренне к ней привязан… Но неслучайно Клещ, говоря о том, как «выберется», договаривает «вот умрет жена» до конца – и без испуга. Видимо, твердо знает, что она ему отсюда выбраться не даст. И уж не с ее ли помощью он здесь и оказался?..)

Впрочем, «сами» здесь не только падали. Речь - об Актере, и тут надо сказать чуть раньше, с начала.
…если с выхода, со стихов в начале – то это уже было сильно. И снова – даже не столько к истории персонажа, а к тому же, что и монолог об аплодисментах - «наше солнце», жест-на-прожектор, это о «нас», т.е. о них, о театре, о тех, кто был… О том, кто был. Он снова произносит монолог об аплодисментах с этим широким жестом, указывающим на место рядом с ним, на столб света рядом… Это не о себе и даже не столько о персонаже.

(И – раз уж зашла речь, не могу не вести «дневник наблюдений». Татарин Асанка на этот раз таки стрелял из ружья. И делал что-то еще неотождествленное – перезаряжал, может быть?? Товарищи рядом самозабвенно плыли, даже в парус дули!)

И все-таки о самом Актере. Он был хорошо и ярко виден с самого начала, и тут уже были отличия от других вариантов истории. Это была сильная и цельная личность. Без следов слома, усталости и распада. Да, в подпитии, но зато в отличном настроении, - впрочем, не просто веселость, чувствовался именно какой-то внутренний стержень.
Да, он затем натыкается на испытание довольно серьезное, забыв «любимое», вспомнив как оно было раньше, ясно видит свое теперешнее положение… И вот тут-то начинается самое интересное. И нынешний Лука в этом, почитай, никакого участия не принимает. Он быстро – в рамках нынешней диспозиции этой сцены, - отступает по диагонали в глубину, проговаривая что-то там свое, - и сцена становится «сценой одного Актера», он говорит о возможности «начать снова», - и преображается. Сам? По крайней мере, повторюсь, без Луки. А так… можно ли вытащить себя самого за хвост из болота? (Ф. назвал это потом (в антракте?) – «схождение Святого Духа»). Он действительно преображается, становится иным, выходит просто как-то ступенью выше, чем был… Это из тех вещей, которые не просто слышны, но ощущаются совершенно явно, но довольно трудно описываются. Эта спокойная сила в голосе – в чем-то похоже на то, что сделал Мамонтов в прошлый раз, в той же сцене, в чем-то иначе, и все-таки схоже, и тоже – работая «за двоих». На этот раз «за двоих» явно работал Задохин.

И вот монолог кончается, сцена за ним, Актер уходит, второй раз звучат целиком и полностью заслуженные аплодисменты, - и мы остается выдыхать и приходить в себя, на это есть время, потому что на сцене Васька Пепел и Василиса.
Впрочем, надо сказать, что Васька был таки вполне живым и осмысленным, а особенно на фоне Василисы. И совершенно было видно, что Василиса ему надоела хуже горькой редьки, и слова о том, что никогда он ее не любил, звучат совершенно убедительно. А Наташу он, кстати же, столь же явно – любит, да, как может, без сантиментов и тонкостей, но любит точно, - когда он прижимал ее к себе и в самом деле был готов не отдать ее родне и защитить во что бы то ни стало. И Наташа любила его (или все-таки скорее – честно старалась полюбить?), говорила осторожно, как по тонкому льду к нему шла, - совершенно иному, чем она сама, человеку, надеясь как-то приручить, что ли, его цивилизовать… Не смогла и не успела, сорвалась – страшно и без обратного, похоже, пути, это не реактивный психоз, который мог бы – при удаче – пройти и сам, эта крыша, похоже, уже не встанет на место…
Но жизнь тех, кто остался жив и в разуме, и даже не в тюрьме – продолжается. Это было, пожалуй, лейтмотивом нынешней истории. Поскольку сам приход Луки «не сыграл» - он не стал ни взлетом, ни падением обитателей в целом, - поэтому их история оказалась про жизнь, которая идет дальше. Да, вот такая – кто-то пьет, не работает, скандалит, - вот, Барон не желает слушать истории Насти про «роковую любовь», а Бубнов так вполне готов послушать, ему все равно, вранье или нет, и рассказывать он сам любит…
(Настя тоже была совершенно замечательная, сыгранная Галкой с полной отдачей. Причем хороши были не только истории о Рауле и Гастоне – о, эти интонации и выражения лица не описать, это нужно видеть! – но и эта замечательная ее способность сопереживать с той же самой силой, что «роковым» историям, всем окружающим. Нужно только не забывать, пока что-то происходит, посмотреть и на Настю – как она радовалась. «держала кулаки» за Барона, когда Васька Пепел пообещал ему еще полбутылки поставить! – и как быстро радость по мере развития событий переходила уже в другие чувства… Впрочем, можно «заслужить» у Насти и не самую доброжелательную реакцию, - она убийственно «комментировала» речь Василисы – не только лицом, но, скажем так, деталями собственного костюма!..)
…Вот Квашня – взяла таки под крылышко разжалованного Медведева, и в общем излучает не меньше оптимизма, чем раньше (не в пример ему). А могла бы, может, и правда, за Алешку-сапожника замуж пойти, как он предлагает – но не пошла, и то тоже хорошо, а то ведь и правда – пропил бы!
История Клеща на этот раз – тоже про жизнь, я бы сказал – про врастание в коллектив. Вначале он как-то отчетливо один, когда в одном из первых разговоров пререкается с остальными обитателями, это было четко видно, именно зрительно выделено: он – и все, две стороны одна против другой, и силы его, вестимо, меньше, чем «всех». Да еще жена гирей на шее, да еще Костылев приходит и плетет что-то про увеличение платы… Клещ вначале просто пытался от него отмахнуться, но это – задело, и глубоко, до кости, добавив «еще» к противостоянию со всем миром. «Ты что, травить меня сюда пришел?» - он вскочил и с такой злобой пошел на Костылева, что я не посоветовала бы тому еще раз проходить мимо Клеща с такими словами – тогда бы он и убил Костылева, не пришлось бы Ваське трудится… (При том, что Костылев не угрожает даже – так, языком мелет по привычке, но человек он недобрый и вредный – соответственно и мелет… А по итогам – отвечает в том числе за последствия наговоренного не думая).
Но – что-то потихоньку выправляется. Между прочим, в пивную со товарищи Клещ явно устремляется еще перед той сценой с Актером (чего прежде я, кажется, не видала)… не говоря уж о том разговоре во втором действии, где все это уже явно, где «ничего, всюду люди» звучит, может, и не радостно, но… опять-таки «про жизнь», про людей, с которыми он в итоге вместе, а не против них. Что еще, конечно, не говорит о том, что ему в жизни легко. Против него остается (и он – против, т.е. противостоя ей) сама действительность, все те «правды», которые он перечисляет и которые ненавидит. Здесь, пожалуй, была чуть ли не единственная для меня явная отсылка к этому Луке – это он говорил про «правду», но он, этот вот, - просто говорил, языком трепал, - и вот эти-то слова ни о чем Клещ и ненавидит.
И тут, еще недостаточно того, что «всюду люди». «Ничего», жить пока можно, но тяжело. Нужно бы – что-то еще, сверх, защита или скорее – надежда. И вот тут…
Как в прошлый раз «сном золотым» оказалась история о праведной земле, так теперь этой надеждой, как ни странно, оказался «сон золотой» Актера. То, что он сорвался, напился, не дошел до лечебницы, и сам этот сон увидел, валяясь пьяным в углу (впервые ясно заметила!) – не имело значения. Не умаляло той силы – голоса и не только, - что пришла в его слова еще тогда, на решении жить заново. Но, оказывается, «жить» - вовсе не единственная задача, которой эта сила может послужить, и не самая сложная из возможных… Я слушала и понимала – да, вот такая надежда, такой дом, где тебя ждут, встретят, и ходят тихо, словом неосторожным не заденут – нужна, как воздух, Клещу.
Впрочем, его слова были не только надеждой и утешением – «Зачем живете? Куда идете? В чем смысл вашей жизни?» - просьба, требование, необходимость задуматься (от того, кто имеет право – так спрашивать других). Потому что человек «и умирает, и рождается, – свободным», а значит, от него очень немало зависит. Эти рассуждения не имели ничего общего с белой горячкой, которую поторопились углядеть Барон со товарищи. Просто они сейчас – на другой волне и потому не услышали, а вот Клещ…
Актер попросил Асанку помолиться и двинулся прочь, и N. шепнула мне: «Посмотри на Клеща! Он всё понял!». Я посмотрела и увидела: в самом деле понял – куда и зачем уходит Актер. (И поняла, почему еще на «сне золотом», поглядывая как раз на Клеща, я неотвратимо вспоминала, как Ванин говорил в интервью об этом моменте спектакля, когда Актера играл Виктор:
«Он это говорил так... вот, у меня было ощущение... каждый раз, каждый спектакль... что он действительно уходит. ...Это нельзя сыграть, это нужно... (не договаривает) И действительно было не по себе. Каждый спектакль...»
Надо сказать, что какое-то …ощущение, связь, что ли, с Виктором, были достаточно явны здесь – и до конца, до финального появления. Может быть, дело еще и в том «рассказе о другом», взятом одним из лейтмотивов этой роли Сашей… А теперь получалось не только «сказать о», но и «показать, как» - или даже «сделать так»).
Да, Клещ все понял. Куда уходит Актер – и зачем. Да, даже не попытался его остановить. То ли помня, как уже сталкивался со смертью, то ли и зная, что – не нужно.
Потому что на этот раз уход Актера был не финалом его лично, концом его собственной истории, потому что ей пришло время закончится, или потому, что ее нет сил продолжать как-то иначе… Это была именно жертва. За тех, кто остается жить. Для того, чтобы они оставались жить и жизнь продолжалась.
И понимание это – еще до случившегося, до того, как о случившемся станет известно всем, - оглушает Клеща, отделяет снова от всеобщего разговора – масштабом, значимостью происходящего, которое он не мог не увидеть, а они – надо же, не увидели, не поняли… Самая последняя его фраза, где-то посередине Сатинских монологов – «Все смешалось. Все суета.» - впервые звучала ясно, осмысленно, не проходной репликой «о чем-то». Она было очень даже о чем, - о том, что здесь продолжается трёп и суета, в то время, как.

…Финал. Выход призрака. Со второго ряда ясно видно, что глаза у Саши на мокром месте. Но плакать он не может – пока еще не может, еще идет спектакль.

«Какую песню испортил… дурак…» - выкрикивает Сатин не с досадой, а с откровенным горем. И, словно мгновенно перестав видеть, топчется, потеряв ориентацию не только в пространстве, протягивает руки – что осталось? Кто? Что – теперь? Кто – живой? Где вы – люди, живые??...
Вот, нашел – он наконец натыкается на Клеща. Люди здесь. Они – вместе. Жизнь продолжается – танцем.

Танец. Я смотрю на Клеща, чтобы понять – о чем танец, что будет дальше.
Размашистые и четкие, уверенные, рабочие движения. И застывает он – уверенно и даже чуть ли не радостно глядя прямо перед собой (нет той закинутой головы и оскала, как в прошлый раз).
О да, эта «артель Напрасный Труд» будет жить и работать. Она еще сколотит какой-нибудь ероплан, ну в крайнем случае пароход, и он куда-нибудь поплывет. Даже если в парус придется дуть всем личным составом.
Это возможно, потому что был тот, кто положил свою жизнь «за други своя» (и потому, уходя, имел право спрашивать их о цели и смысле их жизней).
Оказывается, эту историю можно сыграть и так. (И даже если тебе не дали сыграть историю об этом в недавнем «Мастере», перекроив спектакль во что-то непонятное – все равно можно…)
На поклонах Саша все-таки плакал. И улыбался – одновременно.

Наверное, потому что история получилась, состоялась, была рассказана. В данном случае, как увидела я – несмотря на Луку, точнее, несмотря на его отсутствие. Я надеюсь, будут и другие разы, другие истории – с Лукой. Очень надеюсь.

21-22.03.2010.
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Lubelia



Зарегистрирован: 09.08.2011
Сообщения: 17
Откуда: Москва

СообщениеДобавлено: Вс Авг 28, 2011 14:16    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Тогда до кучи дублирую несколько постов из ЖЖ, написанных после майского 2011 года "На дне".

"По свежим следам, поэтому довольно сбивчиво и конспектом, потом может быть что-то более осмысленное напишется.
Сначала, собственно самое главное: да, "На дне". Горький, блин. Навязшая в зубах классика (муж на предложение составить компанию скривился: На дне? Неее...).
И три часа смотришь, не отрываясь, на сцену, потом отбиваешь руки, аплодируя и выходишь чуть не со слезами на глазах. Сама охренела, да. Собственно, я у них была только на довольно рыхлом "Мастере", который скачет от гениального к ... не гениальному, и хоть сколько-нибудь целую картину и концепцию приходится изрядно достраивать. Тут же спектакль совершенно цельный, сыгранный, практически без "провальных" ролей и очень осмысленный - осмысленней и глубже, чем исходный текст Горького. Это тот самый случай, когда можно говорить о "поставленной проблематике": заданы вопросы - серьезные и честные, даны возможные варианты ответов и направления - куда копать, и все это - на высочайшем уровне. С "Мастером", впрочем, рифмуют довольно много - но я тут не вполне понимаю - это "Дно" рифмуется с "Мастером" или наоборот? Во всяком случае: "Что такое правда?" говорится Клещем отчетливо с отсылкой к: "Что есть истина?" Понтия Пилата.
И при этом дивный эффект, который наблюдаю уже неоднократно: "социальная" литература второй половины 19 века снова стала отчетливо актуальной именно на своем "социальном" уровне. То есть высокая проблематика - да, она, но фишка еще и в том, что ровно по тексту: перед нами компания людей без документов (а менты хотят паспорт и хозяева ночлежки хотят паспорт... и готовы тебя без паспорта терпеть за мзду - и одни и другие); татарский гастарбайтер, не слишком знающий русский, но знающий, что у татарской женщины - есть Коран в душе, а русская - злая; баба, повернутая на чтении любовных романов; умирающая женщина, которую никто и не думает лечить - дорого, а бесплатных хосписов нет как идеи... короче, соответствие и злободневность реалий добавляет эффекта.
Кратенько по ролям: Фарид Тагиев моя любоффьSmile Татарин Асанка прекрасен весь, люблю нимагу. Алешка-Алексей Матошин тоже прекрасен весь, даром что роль-то махонькая, но при этом очень яркая.
Собственно главное в спектакле -Лука - Алексей Мамонтов.
Искренний и честный насколько вообще можно, человек в котором, блин, ни крупицы лжи. И первая постановка (из того, что я видела), где показано как его плющит самого от того, что творится вокруг (собственно ломается-то он неожиданно и не в тот момент, когда происходит история с Пеплом, а на монологе Актера "Я сегодня работал" - как-то его именно в этот момент глобально скрючивает...).
Взаимодействие Клеща -Луки (собственно, я там по возможности прицельно следила за Клещом, но опять же, поскольку спектакль вижу в первый раз - не думаю, что словила все, что можно было словить).
Четкое впечатление, что они уже знакомы. Собственно, вообще сцена появления Луки у меня оставила впечатление, что его здесь знают. Может быть не все - лично, но о том, кто он - известно. Наташа устраивает его как явно знакомого - хоть по рассказам - человека. Клещ как-то очень явно ему радуется ("Бери левее - не ошибешься" было радостным приветствием, иди, мол, ко мне поближе). Что-то такое про Луку они все как минимум слышали, а Клещ знает точно.
И Клещ Луке очень доверяет - настолько, что позволяет утешать и "провожать" Анну, которую действительно любит и вмешивается в их разговор только один раз, когда уж очень больно. И потом позволяет быть рядом с собой - в момент когда все другие отсутствуют. Поплакать с плачущим - в той же позе, синхронно.
А потом отношения осложняются и дальше это будет уже "этот ваш Лука", и вопрос о том, что такое правда - встанет у горла. Хотя в финале и Клещ что-то эдакое обретает - то, что позволяет ему... примириться что ли? не то слово, но другого сейчас не подберу, подумаю еще. Пойти дальше (станцевать дальше, ага) - возросши. Став еще более собой.
Где-то так.
Они круты, да.
Афанасьев-Сатин понравился ... горьковский персонаж получился очень. Актер-Задохин отличный. Борисов-Бубнов, Борисов, кажется, еще одна моя любоффьSmile
И отдельный кайф - опять же с первого раза почти недоступный но все же - наблюдать за персонажами, когда они где-то в глубине, а на сцене, собственно, кто-то другой совсем. Асанка в разных позах на нарах, ага, и Клещ, который таки да - всегда."

"На Луку стоит в обязательном порядке водить смотреть проповедников. Потому что образ Луки - это о том, что такое проповедь, как и каким опытом можно поделиться - и какие риски бывают (до хрена рисков, по "внешним" итогам лучше б не приходил: убийство, сумасшествие, самоубийство... если взялся говорить о настоящем - будь готов к тому, что и реагировать на проповедь будут всерьез - уж кто как может, а плод если и будет - то с горчичное зерно, не разглядишь, пока не вырастет).
Однако ж - говорить: только о том, о чем точно знаешь сам, из своего личного опыта, причем выворачиваясь до самого интимного, до кишок - потому что иначе в твои слова пролезет ложь, она и так все время пытается, именно ее иногда слышат, даже если ее там нет в принципе. Только так можно сказать хоть что-то. У кого спектакль на слуху - что там за фраза звучит после рассказа о двух ворах с поселения? "Тюрьма добру не научит. И Сибирь не научит. А человек - может добру научить!" Если ты сам не станешь правдой - откуда ж ей еще взяться-то?
И платить по полной. Когда успех и награда - это поговорить с умирающей и хоть сколько-нибудь ей помочь, а потом посидеть рядом с ее мужем, честно разделяя скорбь и не укрываясь. А неуспех - это когда срочно сваливать, понимая, что в общем внятных плодов дождаться точно не судьбец, гнилые тут нитки.
Хотя вот почему он сваливает ровно в этот момент, я не очень понимаю... то есть после скандала с полицией понятно, что будут шерстить, а без паспорта - заметут, но это ведь еще и сознательное решение. После того, как вдруг понял, что Актера не спасти? (Как-то он там откровенно закрывает лицо руками в момент монолога: "Я сегодня работал"). То есть является ли этот уход признанием поражения - хотя бы на этом этапе?
Ладно, будем думать далее. "

"Доразмышлялась весенняя мысль еще - о том, почему же Лука-Мамонтов уходит казалось бы в самый неподходящий момент, когда все плохо. Да, с одной стороны это и банальное бегство от полиции и признание своего поражения. Но это еще и демонстрация выхода. Если у вас тут все настолько плохо - чего ж вы тут сидите в этой ночлежке? Лука точно так же как и они - без денег и документов, однако он свободен в любой момент плюнуть и уйти "в хохлы", как пришел когда-то из Сибири. Это тот предел безнадеги, когда уже нужно что-то делать - вешаться, уходить, разносить ночлежку на бревнышку, но только не сидеть на месте, потому что тогда дно опустится до ада. Лука, уходя, дает последний урок - можно просто уйти - и может быть там, снаружи, будет хуже, а может быть и нет, вот опять же "новую веру открыли".
(Причем выход, кажется, в первую очередь таки для Клеща - Актер вышел... другим способом, у Асанки с правдой и верой и так все в порядке, остальным на дне плохо, но такой острой жажды вырваться у них нет. А он-то тут недавно, его держала объективная причина - болезнь жены. А сейчас причина-то осталась одна объективная - нет своего инструмента, и одна субъективная - "вот правда!". Причем субъективная безнадега хуже. Валить ему, короче, надо оттуда быстро)."
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Kemenkiri



Зарегистрирован: 07.08.2011
Сообщения: 28
Откуда: г. Люберцы Московской обл.

СообщениеДобавлено: Чт Окт 06, 2011 12:15    Заголовок сообщения: Итак, "Дны" сезона 2010-2011.... Ответить с цитатой

...я записывала мало, хотя было, что записывать.
И потому сделаю один финт ушами. В принципе я не смешиваю отзывы на спектакли и стихи - это разный жанр. Но в данном случае в самом деле вышел скорее отзыв-в-стихе - про конкретный спектакль, - и мало того, в дальнейших записях на него есть по крайней мере 2 отсылки.

Так что вот. (Лука в данном случае - Алексей Мамонтов, он вообще много играл его в этом сезоне из-за болезни И. Китаева).

«Дно», 29 января 2011 г.
Тому, кто держит паузу в финале (теперь).
(*)

Все правды – разом ненавистные.
Настала ночь в твоей судьбе.
…Поешь, отчаянием стиснутый,
Желая счастья – не себе.

Но счастье – вспыхнет и обрушится,
Не доживет и до зари.
…А ты танцуешь… Мир закружится,
Но устоит – поймает ритм.

А в доме окна занавешены,
И караульный во дворе,
И снятый с дерева повешенный
Еще лежит на пустыре.

Сосед кричит: «Такие, брат, дела!»,
Бубнит о сытости из мглы…
А человек на ставке ангела
Уже почти дошел «в Хохлы».

Он шел – по насту и по гравию,
И все нашептывал: «Внемли,
Суди меня, Судья мой праведный,
За путь неправедный земли!

Ведь правда им уже маячила,
А я сорвался – не стерпел…»
Но он дошел - а это значило,
Что ты, собрав все силы, пел.

Опустошенный, проклинающий
(«Всё – люди», ты ж – один в пыли),
И правды, и любви не знающий
Искатель праведной земли.

Лишь имя – «Анна»… Щурясь: вдруг она?
Да, снятся не к добру, но – вдруг?...
А мир уже застыл, испуганный, -
До первого размаха рук.

Над пустырями, над могилами –
Танцуй! – над тьмой и пустотой…
Мне не узнать, какими силами,
Но мир ты держишь пляской той.

29-30.01.2011, начиная со спектакля

(*) А именно Клещ (А.С. Ванин). "Теперь" - это на момент спектакля (мы говорили об этом, сравнивая с исходной версией, где паузу держит Актер-Авилов). См. ниже по записям, как ситуация поменялась ровно на глазах.
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Kemenkiri



Зарегистрирован: 07.08.2011
Сообщения: 28
Откуда: г. Люберцы Московской обл.

СообщениеДобавлено: Чт Окт 06, 2011 23:18    Заголовок сообщения: Дно-после-гастролей Ответить с цитатой

«Дно» послегастрольное
(11.03.2011).

«Дно» и последовавший 13 марта «Мастер» имели между собой нечто общее. Не в том дело, что 2 дня разницы, у них есть один, четко узнаваемый, хотя совершенно по-разному проявившийся общий вектор – эффект гастролей [Гастроли февраля 2011 г. в Свердловской, Тюменской области и Ханты-Мансийском АО, где игрался «Мастер».]. По принципу «Казанской дороге 150 лет – оно и видно» (сWink
В смысле – безошибочно видно тех, кто был. Ну… по крайней мере большинство таковых.

…Но «Дно» -спектакль сам по себе прекрасный и прекрасно сыгранный, лучший из нынешних, на мой взгляд (хотя, иди «Вальпургия» часто, может быть, можно было бы подумать на эту тему…). И – что важно – не знаю, правильно ли выражаюсь? – ансамблевый. Т.е. замечательно сыгранный ансамбль там есть, печальными исключениями из него является меньшинство, и оно может быть употреблено хоть в качестве реквизита к остальным чаще всего. И потому получилось – что побывавшие ТАМ («ТАМ» - это не то чтобы географический термин, ХМАО там всякое и т.д.), которых видно – Ванин, Тамара, Саша Задохин, Бакалов, Фарид… - являют собой качественный скачок, а за ними притягиваются те, кто не был, но кто умеет и может – Леша Мамонтов, Борисов, Галка, Матошин… Мало того, чудеса случаются (как те крысы на системнике), количество неосмысленных персонажей пьесы убыло на 1 экз. – на Нагретдиновского Медведева. Он еще в Сургуте УЖЕ не орал, а «говорил человеческим голосом», и тут выяснилось, что все при голосе есть – и интонации, и смысл, и жесты с мимикой… И таким образом в «Дне» явился персонаж. Хорошо бы эффект закрепился! Потому что любопытную, говорят, середину, сцену с Васькой, я, каюсь, проглядела, а неплохо бы увидеть… Но в начале он замечательно… гм… кокетничал с Квашней…. Ну как мог, так и кокетничал, путем рассказов о новом уголовном законодательстве и предложением жаловаться на мужа лично ему… И в самом деле недоумевал, что ж ему делать с Алешкой-сапожником, чтобы и не задавили его, и начальство не устроило разнос за беспорядки… А уж «после всего» выгнанный Медведев был просто прекрасен. Да, он сидел и плакал, сначала «под крылышком» у Квашни (и становилось как-то понятнее, что это она его все-таки приметила - и что разница между ним и буйным Алешкой однозначно есть) – а потом один, на ступеньках… «Он человек был в полном смысле слова», такая вот история…

Не скажу подробно ни про Бакаловского Барона, ни про Фаридовского Татарина – всех подробно не углядишь, увы, но и там, и там явно стало больше (Но фраза на татарском – факт, была, Ванин на нее покосился снизу с удивлением. И еще Ф. у него подметил смену акцента – не иначе как Сургут мечеть ходил – сибирский татар общал…)

Главное напряжение, смысл истории – как и прежде – Актер, Клещ, Лука. Впрочем, остальные – много кто – добавляют в нужный момент совершенно необходимые черты – как та же фраза Бубнова вроде бы о своём (посреди мировоззренческих разговоров): «А ниточки-то гнилые…» Нда, «прогнило что-то в Датском королевстве» - не меньший там масштаб выходит, честно говоря.
И что могу подметить, наверное, общего, у двух побывавших – это некое внутреннее основание персонажей. Стержень, основа, корни – каждого из них не так легко сломать, добить – впрочем, жить от этого легче не становится… Потому что не становится легче – умереть. Не умирать, кстати, это вопрос непростой, смерть в этой истории настигнет обоих, и к каждому случаю, пожалуй, будет трудно применить вопрос «легко или нет»? Просто в каждом случае происходит нечто настолько большое, что факт смерти – лишь одна из его частей.
И, наверное, этот внутренний стержень дает каждому из них – некую многоплановость. В одном и том же человеке уживается неимоверно много разного – и друг другу, оказывается, не противоречит. Так, Клещ в этот раз совершенно не состоял в противостоянии со всей остальной ночлежкой – и в кабак с товарищами при деньгах он отправлялся совершенно определенно, еще с каким-то возгласом. И с Актером вроде бы пререкался на тему подметания пола – но это отчетливо была та разновидность дружбы, привязанности, которая в жизни чаще всего проявляется в вечной пикировке о чем попало… И притом – он четко помнит что – «рабочий человек» и, чтобы остаться собой, ему нужно пытаться, пока есть силы, выбраться отсюда. И он знает, что «умрет жена» - знает, но не хочет этого, оно вырывается само… А к жене – может, и не любовь, но привязанность явная, и еще более явно – желание защитить ее от враждебного мира вокруг – если сможешь… Может быть, и не сможешь, но пытаешься. Так он отвечает «А может, еще обойдется» - спиной к ней, лицом – к тому самому миру, что может напасть в любой момент. Защитник. Сторожевой пес – я думаю, Клещ бы не обиделся на такое определение, и «не увидел бы ничего дурного в этом животном»…(сWink
…Анна позже, умирая, устроила Клещу отдельный «дополнительный экстрим», которого ни разу до того не было. Надо сказать, что мне как-то первый раз четко увиделось – там ведь сцена их последнего разговора разорвана – диалогом Васьки и Василисы – и вот тут пока шла Васько-Василисина часть, я все смотрела на этих двоих – застывших, ухватившись каждый за свои нары, спиной к зрителю, - в практически одинаковых позах….Еще один штрих в сторону общности. Так вот. Обычно между ними на последних словах, последних выкриках остается это явное непреодоленное расстояние, чисто пространственное, с одной стороны, но оно же образует историю о недо-высказанном друг другу… А на этот раз Анна, выкрикнув «Андрей!», подалась вперед и – шага до него не дошла, наверное, а товарищи говорят – еще и практически коснулась вытянутой рукой. Ох, долго будет это помнить думаю, Андрей Дмитриевич… Вот примерно так, наверное, покойники и снятся, кстати.
К сцене смерти – и к Клещу далее по истории я еще вернусь, а пока – чуть про многоплановость еще, про Актера. Вот и наличие у него четкого внутреннего стержня было тем более явно. (Что было, пожалуй, заметно еще на заставке – стихи он читал предельно ясно, без путаницы и забываний, было понятно, что история этого Актера – не про распад личности и проблемы с памятью…) И явно, прямо, без бреши – переход от трепа и хохмочек начала первого действия – к разговору с Лукой.
…Ассоциации были масштаба, вполне соответственного «эффекту гастролей» - суд над душой. Причем не внешний (что и правильно!) – Актер сам, четко и без поблажек, увидев ситуацию, определял ее – и сам же расписывал, как дошел до жизни такой: «Не было у меня веры? Была вера…» Луке не нужно к этому ничего добавлять, его роль иная – дать надежду, показать выход. …Финал сцены («Мы еще повоюем!») тоже был предельно ясен, еще и графичен – темнота и прорезающий ее луч света, по которому идет Актер: исход души из ада. Но уже это, несмотря на надежду, как-то задавало истории вектор, по которому было ясно, что только «этим светом» в истории уже не обойдется, как ни крути…
Но это – начало и конец, собственно история Актера. А посередине был, вестимо, монолог об аплодисментах. Какого я еще прежде не видела. Тоже «о том, что было» - но не о давнем прошлом, а о недавнем, прожитом, собственном и стоящим вровень с ТЕХ прошлом. Словом, о гастролях, если вы понимаете о чем я, - в смысле, не о географических, опять же, перемещениях автобуса по лесотундре… Не рядом с лучом света, но – в нем, и – по праву.

Масштаб Луки сцена с Актером уже вполне задавала, и финал первого действия, смерть Анны был по планке не ниже: Лука так же ясно, четко, как «побывавшие ТАМ», отчитывался, как человек, у которого нет границы между собой и небом: «Господи, вот пришла раба Твоя Анна…»
…Но был он все-таки – человеком, а точнее всего – прошу прощения, сказалось все же в стихе к прошлому разу: «человек на ставке ангела». Он делает много, неимоверно много, сколько может сделать человек, за спиной которого – Небо… Но сам он, как человек, прежде всего сокрушается о том, что сделать не смог. Он успевает рассказать Анне, как-то разминувшейся с этой мыслью все предыдущие годы, что за смертью есть жизнь, и жизнь эта – отдых ото всех мучений, доставшихся ей здесь. И это в самом деле много. Но он, в самом финале, когда они снова опускаются с Клещом синхронно на нары, не видя и не замечая друг друга – да и никого в мире сейчас! – он плачет, потому что не сумел, не смог убедить ее «с радостью умирать», ему это кажется своей неудачей, а не тем, что уже никак не мог вместить – этот человек и оставшееся ему время… И во сне в начале второго действия он метался, закрывая руками глаза, вжимаясь в нары – о том же.

Заданный вектор «эффекта гастролей» тащит меня дальше, к финалу – такого финала мы тоже еще не видели! – хотя и до того не было в сюжете пустых мест, и много что – было: Клещ о покойниках (о да, КАКИЕ это были «покойники»! – без голоса и с прикрытыми глазами, но с той же силой, слышной и так, - как на объявлении приговора в «Мастере»), он же – правде, Лука – о жалости к человеку и о «праведной земле» (вот как, КАК я до прошлого раза не знала, что это история – именно про Клеща? Но теперь до жирафа дошло и иначе просто не видится…)…
Все тот же внутренний стержень Актера так никуда и не делся. И уходил он – в здравом уме и твердой памяти, т.е. – на трезвую вполне голову (ежели и был пьян, когда свалился спать в угол, то встал – уже не пьяным), а еще – совершенно ясно представляя, куда «все уходят, и он уйдет – Сверчков-Заволжский». И потому и было «уже неважно», что Лука «так и не вспомнил, в каком она городе», лечебница эта мифическая (а скорее – метафорическая, она у меня читалась еще со сцены их разговора скорее как «лечебница душ человеческих», и не в медицинском смысле, а в притчевом скорее!). Не потому, что Актер опять набрался – а потому, что уже не нужно. И вообще – уже понятно, насколько явной стеной отделен от него – мир остающихся в живых, их заботы… Не в смысле безразличия – вопросы-то остаются, никуда не деваются… Но эту грань уже не перешагнуть.
…И оттого казалось, что остальным тоже должно быть яснее ясного, куда он уходит. Впрочем, вот Клещу это было точно понятно. Он сидел на своих верхних нарах, и молча, лицом являл доказательство сего факта. И, может быть, именно он задал для меня атмосферу финала. Хотя… уж больно хорошо подверстывались остальные. Словом, финальный «букет монологов» совершенно определенно оказался… поминками по Актеру. Со всеми признаками традиционных русских поминок. Кто сидит, прибитый горем (вот, Клещ), кто ту же печаль выносит вовне отчаянным разгулом – т.е. от отчаяния, и пока – только разгулом фантазии (Бубнов с его бесплатным трактиром, - у него далеко не всегда бывает столь явная смесь надрыва и удали, - вот, снова была)… А кто, давно забыв про конкретный повод сборища, трындит на любимые общественно-философские темы… Это, вестимо, Сатин. (Афоня меня, честно говоря, ежели не раздражал, то как-то… цеплял всю пьесу. Нет, товарищи правы, это был не худший вариант…эээ… «отыгрыша Сатина», но по сравнению с теми, кто БЫЛ ТАМ – и вырос, с теми, кто не был – и потянулся за ними… Он – никуда не двинулся. Остался там, где и был, и был-то вроде бы неплохо, но вот – по сравнению…) И даже единственная тут, бывшая-проходная фраза Клеща распадалась на эн смыслов – «Все смешалось. Всё суета» : смешалось как раз у Сатина, который в свою концепцию утянул и слова Луки, и свободолюбивую риторику, и предложение жалеть детишек (сколько смотрю – не пойму, зачем оно здесь!), и что попало… А «все суета» - здесь и сейчас, начиная от разговоров о белой горячке – по сравнению с тем, в чем собственно суть, что произойдет – происходит уже – с «исходом Актера».
…А финале Актер вышел – и держал взглядом зал. По крайней мере, старался удержать. Он никогда раньше так не делал, а теперь вот – взялся. И… вот, пожалуй, теперь, не на монологе об аплодисментах, мелькнуло ощущение «стояния рядом с лучом света». Если вы понимаете, о чем я… (с)
А финальный танец Клеща – да, по этому «артефакту» я всегда уясняю, чем дело кончится, - выплеснулся тем же отчаянным разгулом. Много, много энергии… но джинн, сброшенный на вражеский город, с наименьшей вероятностью начнет строить, а не разрушать дворцы, как известно. Не успела я углядеть конкретику, но ничего хорошего окружающей среде этот разгул, боюсь, не сулит. …Впрочем, и самому танцующему – разносящему все вокруг – похоже, тоже. Финал – гримаса предельного усилия. Так – кончится? Что же, зато окружающей «правде» определенно не поздоровилось, и основательно…

P.S. И об аллюзиях напоследок. Они были не только из «Мастера». Нет, признАюсь, наша теплая компания и на гамлетовские хорошо кололась вначале…
А еще были аллюзии имени гастролей, ничего личного. Не спектаклей (как «пластика распятия» в сашином танце – возможно, и ненамеренная). А самой поездки. Теперь у всех историй Луки про Сибирь у меня вырос конкретный зауральский видеоряд – из того солнечного дня в поезде за Тюменью и далее. «Хорошо, как огурцу в парнике» - а то ж, без парника этот огурец и не вырастет! И сама «дача инженера» приобретала четкие образы затюменских дач, увиденных из окна поезда (теплицы там, надо сказать, видны в количестве).
А было и еще ближе – рассказ Наташи про то, что не жестко и кто где спит, наводила на мысли о приключениях расселения. Причем не только нас, но и Тамару, похоже, неостановимо наводил…
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Показать сообщения:   
Начать новую тему   Ответить на тему    АРХИВ ФОРУМА ТЕАТРА НА ЮГО-ЗАПАДЕ -> Обсуждение спектаклей Часовой пояс: GMT + 3
Страница 1 из 1

 
Перейти:  
Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете голосовать в опросах


Powered by phpBB © 2001, 2005 phpBB Group