Предыдущая тема :: Следующая тема |
Автор |
Сообщение |
Клио
Зарегистрирован: 08.12.2004 Сообщения: 255 Откуда: Москва
|
Добавлено: Чт Дек 09, 2004 4:06 Заголовок сообщения: МАСТЕР И МАРГАРИТА |
|
|
Юлия (17.11.2001 в 15:49:05)
Полемические заметки об образе Воланда
Премьера «Мастера и Маргариты» состоялась в тот момент, когда я уже около полугода не жила в Москве. На премьеру я приехала специально, потому что роман этот очень любила, и от спектакля многого ждала. Разочарование было страшным. Даже слово «разочарование» тут не подходит. То, что я увидела, показалось мне ничем иным, как — апологией Воланда. В особенности потряс финал — летящие фигуры Воланда и свиты, и под ними (на премьере это было сделано так) лежащие ниц фигуры людей. Я смотрела спектакль и думала, что в романе это есть, есть, как я раньше не замечала! Боже мой, за что же я любила этот роман?! И более всего мне не нравилось, что Воланда играет Авилов. Роль Воланда — крайне трудная роль, потому что у самого Булгакова образ Сатаны очеловечен. Очеловечен и окрашен чертами, не лишенными привлекательности. И актер, с одной стороны, должен всегда помнить, что именно (кого — в данном случае не скажешь) он играет, а с другой — оставаться в рамках романа. И как бы ты ни сыграл — это все равно будет плохо, не в смысле игры, а в идейном, что ли, метафизическом смысле. Мне не нравилось, что Воланда играет Авилов, потому что я знала силу авиловского обаяния. И потому, что я знала, что никто в театре, кроме, может быть, Романыча, не понимает, что именно он должен сыграть. Какую силу, или, так сказать, какое явление. И во время спектакля я видела и то, и другое. И обаятельного Воланда. И Воланда, чья непосредственная близость вызывала смутное и неприятное ощущение «присутствия» (кто испытывал, тот знает, о чем я говорю). Пересматривая позже спектакль (в основном, ради Мастера — П.Куликова), я не любила эту роль у Авилова и не понимала тех, кто ею восхищался.
Пока в 1995 году я не увидела спектакль с Воландом — Беляковичем. Только тут я поняла разницу и оценила работу Авилова по достоинству. Нет, я до сих пор считаю, что роль Воланда вообще бесперспективна. Но уж лучше сделать это так, как делает Авилов. У Авилова сильнее обе стороны Воланда — и сатанинская, и, так сказать, человеческая, идейная. В его внешности, манере двигаться, всем внешнем облике — куда больше иррационального, чем у Беляковича и Гришечкина, и в то же время самим своим существованием, своими поступками и словами Воланд Авилова доказывает бытие Божие. Не «я существую», а «Он существует». Главными словами роли оказываются: «Каждому воздастся по вере его». А в сцене прихода Левия Матвея Воланд Авилова ведет себя так, что начинаешь верить в странную иерархию, где дьявол — лишь один из слуг бога, что-то вроде тюремщика и палача. «Заведующий адом». И Левий Матвей приходит передать приказание от их общего начальства: «Чтобы ты взял его с собой». Воланд Беляковича (и, в равной степени, Гришечкина) — не сатана. Он для этого слишком страстен. Он дергается при малейшем проявлении к нему неуважения, он пьет на балу из чаши, трясясь от ненависти, он готов тискать Маргариту, словом, он испытывает чувства, человеческие чувства. Он человек — злой, дурной, начитавшийся каких-то книжек про черную магию, но всего лишь человек. Или в крайнем случае — мелкий бес. И в то же время он упорно старается подчеркнуть существование себя — как дьявола. Присваивает себе — дьяволу — право распоряжаться судьбами, казнить и миловать, словом — получается, что все мы во власти дьявола. Дьявола, а не Бога. Как атеисту, мне должна вроде бы быть безразлична такая трактовка, но почему-то меня это задевает, как что-то изначально неправильное. (Если кто-то со мной не согласен, с удовольствием поспорим.) Мне вообще кажется, что проблема нашего мира в том, что каждому человеку дано право выбора между добром и злом. Именно — выбора. То же самое в «Макбете» — отнюдь не ведьмы виноваты в нравственном падении главного героя. За все свои поступки человек отвечает сам. Перед людьми и перед богом. «Каждому воздастся по вере его.» |
|
Вернуться к началу |
|
|
Клио
Зарегистрирован: 08.12.2004 Сообщения: 255 Откуда: Москва
|
Добавлено: Чт Дек 09, 2004 4:07 Заголовок сообщения: |
|
|
Елена (17.11.2001 в 15:49:43)
Отрывок из записи 1993 года о спектаклях 29-30.10.1993 г. (Мастер — П.Куликов)
Да, Романыч сделал мир Мессира — пугающим, с налетом уродливости, зловещим. Это серовато-стальное марево очерчивает силуэты четверых, они вырываются из тьмы, но их приход не несет того, что есть в книге. В книге главным ощущением было то, что мир Мессира — это некая оборотная сторона мира обычного, человеческого. Могущественная, неумолимая, бесстрастная — такова сила Воланда. И еще одно слово всегда вырывалось у меня — справедливая. Но эта справедливость — это скорее тень того Света и Добра, которое несет Иешуа и, если хотите, Бог. Эта справедливость связывает две стороны нашего мира воедино. И Свет, и Тень способны воздавать должное человеку — критерий может быть единственным. Человек должен творить — книгу, чувство, себя, любовь, веру.
В спектакле Воланду отдана другая роль — Судьи. С теми же эпитетами — могущественный, бесстрастный. Но акценты сместились — эта сила существует сама по себе, а посланник от Иешуа внушает странное ощущение — Воланд, пытаясь сохранить свою величественность, вдруг «съеживается», мельчает. Взгляд его глаз по-прежнему властен, но Воланд как будто не властен над последним — над судьбой Мастера. Он должен был ждать Левия и услышать пусть и предугаданный, но необходимый приговор.
А 30-го монолог «Слушай беззвучие» и то, как его повел Авилов, дал совершенно неожиданный акцент. «Слушай беззвучие» — глаза Мессира, до этого ни разу не потеплевшие от человеческого чувства, вдруг засветились, лицо обратилось вверх, и я вдруг увидела Вечный Приют Мастера.
Желтые пески, уютный дом, увитый зеленью, сад и родники в нем, а на пороге этого стоит Князь Тьмы и смотрит вверх на странное, будто выцветшее бледно-голубое небо. И в глазах его — свет этого неба и тоска. Он когда-то знал этот свет, он его потерял и, как Понтий, уже тысячелетия тоскует по потерянному. Но если Пилата тот — Он, отпустил, то ему, Воланду, суждено вечно тосковать. Он так и останется повелителем теней, и никто не поймет и не узнает, что даже такое могущество приносит только тоску. А в Свете можно испытывать радость. И пусть получаются совсем уж человеческие оценки, но я так видела.
«Ведь ты и царствуя — угрюм,
А мне с людьми светло и трудно.»
Для меня всегда было загадкой — почему Мастер заболевает? Что это за спрут, который сковывает его душу? Есть ли смысл в его отчаянии, в том, что он сжигает свою рукопись?
Мне всегда чудилось, что главное о Мастере было сказано в конце: «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот знает это. Это знает уставший.»
Усталость, схожая со смирением. Да, в этом Мастере было смирение, но какое же оно непрочное, незначимое!
А главным было другое — глаза несломленного человека. Он был живым до последней клеточки — со страхом, с любовью, с отчаянием. Все это жило и билось в нем — нет, не ради слов: «Рукописи не горят». Нет! Это был человек со скрытой страстной силой. Он — творил! Он творил ради того, чтобы услышать: «Ваш роман прочитан, и сказали, что он, к сожалению, не окончен». Он творил ради того, чтобы увидеть своего героя и отпустить его: «Свободен! Он ждет тебя!»
И ничто не было бессмысленным — да, болезнь овладевала им, и он так отчаивался, но уже не надо было вопроса: «Почему?» Это была человеческая жизнь — с огнем, с вложенным в нее духом. И то, что вдруг Мастер обрел такую глубину, то, что вдруг встало за его «небольшими» монологами, то, что так утяжелило, осмыслило его слова и движения — все это и дало толчок к созданию другого смысла спектакля. Изначально, когда актеры жили в схеме В.Р., это было размышление о человеке, рискующем творить, и о расплате, которая неизбежно придет и заставит его страдать. Романыч не называл окончательной цены, он и сам ее не знает, его размышления были тревожны, но вектор мысли шел от Мастера к Воланду. Ответа Романыч не находил — судьба творца — это загадка, но «Слушай беззвучие» в устах Воланда, этот безумно красивый текст о Вечном Приюте — и от Мессира...? Он обращался к Высшим Силам и не доверял Свету — таков был Романыч.
И вдруг стрелка дернулась, и все связи сошлись на простейшем и как будто явном — все лежит в судьбе человека. Это он, живя, колышет тайные силы. Это он или провоцирует их, или заглушает силой своих поступков. И самым главным становится: «Не было казни!» И самым главным становится, что самые сильные и самые чистые (да! да! да!) чувства не исчезают, а осуществляются. Пусть в не в реальности, на дрожащей лунной дороге, в Вечном Приюте, но — осуществляются. |
|
Вернуться к началу |
|
|
Клио
Зарегистрирован: 08.12.2004 Сообщения: 255 Откуда: Москва
|
Добавлено: Чт Дек 09, 2004 4:07 Заголовок сообщения: |
|
|
Натали (17.11.2001 в 15:50:45)
О Понтии Пилате в исполнении А.Ванина (весна 2000 г.)
Что отличало Понтия Пилата в исполнении А.Ванина?
Во-первых, интеллигентность. Как он отзывался о нравах и архитектуре Ершалаима, с каким наслаждением спорил с Иешуа! Он не был ни солдафоном, ни грубым чиновником, и чего в нем точно не было — так это силы. Его Пилат правил Иудеей не потому, что сильнее всех, а потому, что, как шахматист или великий политик, хорошо считает и предугадывает события.
Но самое главное, то, что составляло основное содержание роли, — история его Пилата это история вины, история предательства и расплаты. Он с самого начала, буквально с первых слов Иешуа, понимает, кто перед ним и тянется к нему, как к самому Спасению. Он понимает, что это главная встреча в его жизни, неслыханный дар и в то же время тяжелейший выбор. История его Пилата — это прежде всего история выбора. Когда я смотрела спектакли, я все время думала: «Минуй нас». Минуй нас такая дилемма, и я не осужу Пилата, который выбрал неправильно — потому что выбор этот ему непосилен. Судьба беспощадна — ему не удается выкрутиться, сторговаться, спасти Иешуа, не рискуя собой. Его выбор, его последний шаг — перед толпой, в миг объявления приговора. Это выглядело просто страшно, как будто если он скажет сейчас не то имя, его тут же разорвут. Поистине выбор между жизнью и жизнью, и требовать по законам суровой морали, чтобы чужую жизнь человек предпочел своей, наверное, правильно, но — минуй нас!
Пилат ошибается, он произносит не то имя. Но в тот миг он выбирает не только, кому из них жить, а еще и между своей жизнью и душой. Все, что будет после этого — расплата за трусость, и прежде всего он не прощает себя сам. Мы, зрители, можем искать и находить оправдания — он не мог, просто физически не мог, у каждого своей предел возможного, через который ты не переступишь — Пилат Ванина понимает это, но он не знает оправдания трусости, предвидит и принимает бессмертие, которое ему суждено. Более того — он и финального прощения не приемлет; слова Мастера: «Ты свободен! Иди!» — воспринимает только как разрешение не быть, исчезнуть. Нет, он не завидует участи Левия, потому что не может представить себя на его месте — он завидовал бы Берлиозу, если бы знал о нем.
Когда Ванин играл Пилата, а Задохин — Иешуа, библейские сцены мгновенно стали осью, центром спектакля. Я поняла, наконец, почему же Мастер написал роман о Пилате. История Мастера — это своего рода повторение истории Пилата. Мастеру тоже не под силу сражаться за самое главное, что было в его жизни, и он тоже не может простить себя.
А Иешуа А.Задохина был спасением и гибелью, исцеляющим светом и палящим огнем, силой проверяющей людские души на излом, увидев и услышав его, невозможно было не измениться.
Я никогда не видела, чтобы Иешуа играли так. Я вообще не думала, что это возможно сыграть.
И последнее — если бы все они, те, о ком мы здесь писали, сыграли бы все вместе, в одном спектакле… |
|
Вернуться к началу |
|
|
Клио
Зарегистрирован: 08.12.2004 Сообщения: 255 Откуда: Москва
|
Добавлено: Чт Дек 09, 2004 4:21 Заголовок сообщения: ПАМЯТИ ПОНТИЯ ПИЛАТА |
|
|
Lada* (17.11.2004 в 20:31)
ПАМЯТИ ПОНТИЯ ПИЛАТА
— О чем роман?
— Роман о Понтии Пилате.
Тут опять закачались и запрыгали язычки свечей, задребезжала посуда на столе, Воланд рассмеялся громовым образом, но никого не испугал и смехом этим не удивил. Бегемот почему-то зааплодировал.
— О чем, о чем? О ком? — заговорил Воланд. — Вот теперь? Это потрясающе! И Вы не могли найти другой темы?
М. Булгаков. «Мастер и Маргарита».
Юбилей Алексея Сергеевича Ванина — прекрасный повод предаться воспоминаниям «о славном прошлом театра» и написать что-либо о ролях, которых современный зритель (театра на Юго-Западе) не имеет возможности увидеть. В данном случае выбор сюжета достаточно сложен. Чего греха таить, я долгие годы хожу в этот театр во многом благодаря этому актеру и его потрясающим работам. Итак, я постаралась как можно более бесстрастно окинуть взором длинный творческий путь А.С.В. и спросить себя: «Какую работу, сударыня, Вы считаете наиболее значительной?»
Ох-хо-хо. Честно говоря, давнее и недавнее прошлое предоставляет обширный материал для выбора. Прежде всего (не без придыхания ) вспоминаются восхитительные любовные дуэты в «Носорогах», «Трактирщице» (1), «Трех цилиндрах», «Свадьбе Кречинского», «Мольере», «Сестрах», «Анне Карениной-2». Обаяние, неподражаемый лиризм и восхитительная пластика, проникновенность и сила чувств, тронувшие сердца многих именитых критиков и зрителей обоих полушарий. Особенно, конечно, зрительниц . Нельзя не вспомнить и комические роли — жутковатых гоголевских персонажей, пронзительных героев Шукшина, незадачливых шекспировских влюбленных («О, дивный город Падуя!!!») — например, обаятельного герцога Тезея, заедающего кислым виноградом свой еще более кислый марьяж. Или печального Кочкарева, потерпевшего фиаско в своем искреннем желании осчастливить мир…
И конечно, великолепные трагические роли — прежде всего в дуэтах с В. Авиловым («Носороги», «Гамлет»(2), «Дракон», «Калигула»)(3). А.С.В. один из немногих мог поддерживать дуэт с таким партнером (4) на должном энергетическом уровне, на пределе напряжения (что тонко отметил А. Аникст)(5).
Особняком стоит Клещ («На дне») — весомый персонаж в сочной плеяде типов, созданных «стариками» в этом, во многом автобиографическом спектакле. «Жизни, дьявол, нет…»
А в 23 сезоне (1999-2000 гг.) новые грани таланта актера раскрылись в графической отточенности образов чеховских персонажей — Тузенбаха и Дорна. Вот уж где поистине «петербургская гравюра ожила сама собой»(6). Создавалось впечатление, что Чехов писал именно в расчете на А.С. — так органично актеру удалось с истинно чеховской сдержанностью и тонкой иронией передать оттенки и полутона в бытии своих персонажей.
Словом, понятно, что очерк о творческом пути А.С.В. должен занимать много томов, и писать его должен профессиональный театровед(7). Я же, собственно говоря, хотела рассказать об одной-единственной роли, самой важной, на мой субъективный зрительский взгляд. Но о какой? Подумав и умудрившись, я пришла к однозначному выводу. Даже если бы сам Воланд вопрошал меня, я могла бы, положа руку на сердце, ответить только одно:
— О Понтии Пилате. О нем. Нет, Мессир, я не могу найти другой темы.
Потому что искренне считаю те восемь (8 ) спектаклей 2000 года самой значительной работой А.С.В. за всю его актерскую карьеру. Обидно, что от нее остались только две неполных магнитофонных записи…
Тут надо начать с длительной предыстории. Весть о постановке «Мастера и Маргариты» в театре на Юго-Западе (конец 16 сезона) вызвала бурный ажиотаж в фанатском сообществе. Дело было не столько в трудности творческой задачи (роман со множеством сюжетных ходов — не пьеса), сколько в дурной славе этого произведения, приносившего много бед и постановщикам, и исполнителям. Тогда фанаты устроили своеобразный конкурс. Зритель предлагал свою версию назначения исполнителей на ключевые роли. Причем тот, чья версия совпадет с режиссерской ближе всего, должен был получить приз. Роль арбитра отводилась В.Р.Б., которому данная роспись ролей и была вручена. Любопытно, что уже тогда двое из участников «конкурса» назвали в качестве исполнителя роли Пилата А.Ванина. Меня, честно говоря, это удивило — слишком нетипична была, на мой взгляд, фактура А.С. для данного персонажа. Но обоснование выбора достаточно интересно и достойно цитирования:
1. «Пилат — А.Ванин. Для меня — ключевая фигура романа, персонаж, на котором сходятся все сюжетные линии. Не будет достойного Пилата — рассыплется все здание. Для меня Пилат близок Цезарю Болтнева ("Игра теней")(9) — "человек, делающий политику, ведущий войны"… Государственный деятель, способный принимать решения и нести за них полную ответственность, вплоть до посмертной. И вместе с тем, тоска неотданной любви, сон о лунной дороге, сбывшийся ох как нескоро…" Поместить всю свою привязанность в собаку"… Как же много было этой любви, если ее разбудило краткое участие Иешуа… И принятие своей судьбы: "Бессмертие… Пришло бессмертие…" Наконец, чувство собственного достоинства и внутренняя страстность, "огонь подо льдом" ("Ненавистный город") […] И потом, Пилат ближе всех к Хлудову — Ванинской несыгранной мечте — в нем та же неотданная любовь и тяжесть вины.»
Из дневника Н.С. Май 1993 года.
2. «Понтий Пилат — А.Ванин. "Шаркающая кавалерийская походка", "желтоватые щеки", "хриплый сорванный голос" — и странная искорка любви в его жестокой душе. И верность, безмерная, не поддающаяся логике верность арестанту, который заронил в нем эту искорку. Геликон (10) — почти полное олицетворение Понтия. Внутренняя властность, более сильная осознанность происходящего, — то, чего недостает Геликону, чтобы стать Понтием. И кто сказал, что Пятый […] римский прокуратор должен быть похож на колонну какого-нибудь древнего храма? Он — воин. Он гибок, суховат и измучен головной болью, непонятной ему ситуацией и, потом, лунным одиночеством. Он должен быть неуловимо схож с Иешуа, они — оба — пойдут по лунной дороге. К Свету, к любви, — к одному и тому же.»
Из дневника Е.И. Май 1993 года.
(Заметим в скобках, что в качестве Иешуа большинство участников игры, не сговариваясь, увидели А.Задохина).
Не буду останавливаться подробно на премьерных спектаклях, состоявшихся 24-27 мая 1993 года. Они запомнились двумя моментами:
— фанаты чуть не поубивали друг друга в спорах о том, кто же правит миром, и правомерно ли возвеличивать Воланда (В. Авилов), представляя его милосерднее и мудрее всех;
— великолепной работой П. Куликова (Мастера), который был на голову выше всех исполнителей и один воплощал в себе светлое начало, успешно создавая противовес всей мощи авиловского обаяния (Иешуа в исполнении Неудачина это не удалось).(11)
Роль Пилата, как и ожидалось, получил В.Афанасьев. Работа его получилась весьма однотипной с предшествующими, ощутимо не хватало акцента, который должен был быть сделан на этом ключевом персонаже. Однако же режиссер, судя по всему, это предвидел. Поэтому, благодаря изобретательности В.Р., Понтий Пилат сначала раздвоился, а потом «растроился». Сцена рассказа о казни была поручена Мастеру. П.Куликов не просто читал булгаковский текст, он играл, проживал роль за Пилата. Третьим Пилатом стал Афраний в исполнении А.С. — образ неожиданно яркий и значительный, несмотря на небольшое количество текста. Я была так поражена трактовкой А.С., что мне пришлось засунуть нос в «Мастера». И, к своему удивлению, я обнаружила, что она ближе к тексту, чем мои представления о булгаковком персонаже. Мне представлялся бесстрастный и всезнающий шеф тайной полиции, который позволяет себе единственное проявление чувств — скепсис и иронию. Однако, в романе реакция Афрания на поведение Пилата гораздо более явная, а А.С. делал ее абсолютно откровенной. С самого первого слова он осуждает прокуратора за казнь Иешуа и смеется над его попытками загладить содеянное, успокоить совесть. Единственное несходство булгаковского героя и героя А.С. — его Афраний не «человек капюшона», умная тень сильного властителя. Он был ярким, сильным, с вызывающе властной манерой держаться. Возможно, это объясняется слабостью прокуратора. Зрителю сразу очевидно, в чьих руках реальная власть над Иудеей. Именно Афрания, а не немощного Пилата ненавидит и боится Синедрион. Воображаю, как им хотелось разорвать его на кусочки, когда он невозмутимо поинтересовался: «А что может значить «возвращаю проклятые деньги»? Не выплачивались ли кому деньги нынче ночью?». Но его боится и Пилат. Дело в том, что Афраний никогда не лжет. И это при их иносказательной беседе об Иуде! Этот человек всегда прав перед собой, поэтому его власть несокрушима. Гениальность режиссерского хода была еще и в том, что сцена рассказа о казни была построена как диалог между Афранием и Мастером… через голову Пилата, превратившегося в молчаливую галлюцинацию. Афраний и Мастер прекрасно понимали друг друга, потому что их мнения о Пилате и о происходящем одинаково (у П.К. было чуть больше ядовитой иронии). При этом Афраний бросал ответы прокуратору с презрением и насмешкой, а на вопросы Мастера отвечал совершенно другим тоном — мягко, с болью. А фразу про трусость он произносил так, как мог бы произнести Христос — очень мягко, без злобы, даже с сочувствием к Прокуратору — но припечатал на века. Афраний недвусмысленно выражал свое отношение к навязываемому ему убийству Иуды:
— Так зарежут, Прокуратор?
По Булгакову реплика должна звучать «сурово». У А.С. она звучала тоном судии: «Имей мужество сказать мне об этом в глаза!». Сцена между Левием Матвеем, Прокуратором и Афранием тоже была сделана здорово. Афраний не снимал и с себя ответственности за происходящее. Когда Прокуратор сообщал Левию, что Иуду убил он, таким тоном, словно это был величайший подвиг, очень хотелось возразить: «Лжешь, прокуратор, это сделал не ты!».
Прошло пять лет, в течение которых я почти не была в театре. Следующий раз я попала на спектакль в 1999 году (22 сезон). За это время спектакль был сокращен почти в два раза (с трех до двух действий), а П.Куликов покинул театр. То, что я увидела, произвело на меня шоковое впечатление — спектакль очень сильно изменился в худшую сторону. Я исписала кучу страниц дневника перечнем режиссерских нестыковок, нелепых сокращений, актерской беспомощности и общей бессмысленности зрелища, которое в совокупности вызывало ассоциации с пожаром в борделе во время наводнения. Духота, грохот, ядовитый дым в первых рядах. Словом: «Яду мне, яду!». Но, проснувшись на другое утро, я вдруг поняла, что помню совершенно иной спектакль. Прекрасный, законченный и стройный спектакль, состоящий из пяти библейских сцен — как фильм А.Вайды. Вся прочая мишура расступилась перед ним как портовый мусор перед носом белого лайнера. И что отныне я буду ходить на каждого «Мастера…» и мучиться в духоте три часа к ряду, созерцая горящий бордель, чтобы увидеть великолепный дуэт двух великих актеров — А.Задохина (Иешуа) и А.Ванина (Афрания) и достойную игру их партнеров (В.Афанасьева и М.Докина). Потому что фанат, по сути своей, ловит кайф именно от смакования трактовок, а когда встречаются два исполнителя такого масштаба, каждый раз остается только гадать, как ляжет карта.
Карты ложились по-разному, каждый раз складываясь в интересный сюжет. Я уже неоднократно высказывала восторженные отзывы о работе А.Задохина. Его герой был настоящим «ловцом человеков», оружие которого — любовь и сострадание. Ради такого как он не жалко было не только бросить деньги на дорогу, как Левий, но сердце вынуть из груди и положить рядом. Иешуа боролся за души людей, которые стали вершителем его судьбы — Пилата и Афрания. Они были полной противоположностью друг другу. Понтий Пилат — не глуп, но слишком прямолинеен, слаб, безволен, истеричен, склонен к мелкой тирании — но способен страдать от одиночества, чувствовать скудость своей жизни и мечтать о лучшей доле. Его слабость чувствуют все — и собственные подчиненные, и синедрионские старцы. И совсем погиб бы прокуратор на императорской службе, если бы не Афраний, который держит Иудею в кулаке. Афраний — спокойный, расчетливый, сильный, который «превыше всего ценит свою независимость». Человек без иллюзий и надежд. Между Пилатом и Афранием военный союз, но их связывает не дружба. Иногда между ними было больше отстраненности, доходящей по презрения, иногда — больше тепла и взаимной поддержки. Но в пропасть каждый из них летит по отдельности. Почему же тогда сила Афрания служит слабости Пилата? Возможно, прокуратор когда-то помог ему, и начальником тайной стражи движет благодарность. Возможно, он не римлянин и обязан прокуратору своим положением, дающим максимально возможную свободу. Случалось, варвары добивались в Риме больше квиритов — например, Афраний Бар, воспитатель Нерона. Кроме того, он может быть варваром, потому что помнит то ли распятие, то ли еще какую-то ужасную пытку из арсенала изощренных римлян. Что-то подобное он вспоминает на авансцене в то время, как Пилат произносит смертный приговор Иешуа. Впрочем, я уже писала, что для героев А.С. почему-то хочется придумывать биографии.
Словом, Мастер ошибся, стал жертвой ложного предания. Предание донесло до нас жест игемона, умывающего руки, но на самом деле вся история произошла с Афранием. Заглянув в текст, я убедилась, что такое изменение масштаба персонажа стало возможным из-за того, что ему передана часть реплик Пилата и секретаря (его в первоначально варианте играл С.Писаревский). Так возник прецедент коллективного ведения допроса Пилатом и Афранием. С исторической точки зрения он, конечно, совершенно недостоверен (кто решиться задавать вопросы, нагло перебивая римского прокуратора, в лице которого говорит… и т.д. и т.п.).(12) Но в логике спектакля он отчасти объясним тем, что бедный игемон ничего не соображает от головной боли.
И так получалось, что основные усилия Иешуа были направлены на Афрания, как на человека, который принимает решения. Пилат менее осторожен, он прямо идет в сети бродячего философа, потом пугается, потом впадает в истерику в разговоре с Каифой. Афранием движет чувство долга — он хранитель хрупкого равновесия и порядка в Иудее, проповедь бродяги опасна и чревата мятежом… Световое решение напряженного поединка — яркий, как клинок на солнце Афраний и словно затененный Иешуа с тихим, грустным голосом. По смыслу начало сцены — атака Афрания. Его реплики в бешеном темпе хлещут арестованного, словно бичом, пытаясь выявить фальшь. Иешуа волнуется, пытается доказать свою правоту. И тут Пилат невольно помогает ему, бросая раздраженное: «Что есть истина?». Иешуа предстает в своем истинном облике. Резкое изменение темпа. После снятия головной боли Афраний переходит к обороне. Он отчаянно сражается за свой мир, рассыпающийся под доводами Иешуа. Он прошел путь от истерзанного раба-варвара до негласного правителя Иудеи тяжелой ценой, но, при этом, как он считал раньше, не изменив себе. Но он ошибался. «Твоя жизнь скудна…» И все эти годы и усилия не жалко отдать за одну улыбку. В то время как Пилат радостно обдумывает оправдательную формулу, в душе Афрания растет ужас. Потому что он должен сказать: «Нет, к сожалению»… И он уже знает — в бродячем философе нет ни капли изъяна, он пойдет до конца, он не будет лгать ради спасения собственной жизни. И, значит, поставит Афрания перед выбором — либо позволить Пилату казнить человека, которому уже принадлежит его сердце; либо спасти Иешуа, и поставить под удар не только Пилата и себя — весь мир, стержнем которого Афраний является. Кульминацией поединка служит монолог Иешуа о власти. В конце его была интересная мизансцена. Иешуа отходит с центра авансцены вправо, Афраний стоит точно напротив него слева. И пока Пилат (сзади по центру) провозглашает, что на свете нет, не было, не будет власти более великой…, между этими двумя — сильнейшее напряжение, словно в сцене перед дуэлью между Гамлетом и Лаэртом. «Ты бы отпустил меня, игемон», — Иешуа говорил именно Афранию. «А теперь я жду твоего приговора» или еще более жестко: «А теперь признай, что я прав». Афраний уже не сомневается, что Иешуа прав. Что жизнь его скудна и будет еще скуднее, потому что Иешуа подарил и отнял у него надежду. И все же он отвечает: «Нет». Не из трусости, скорее из ложно понятого чувства долга. В момент последнего монолога Иешуа он вдруг осознает, какая мощь в этом человеке, какую сокрушительную волну может поднять его учение. Афраний не решается стать причиной мятежа и кровопролития. Но, принимая роковое решение, он переступает и через себя. Проиграв поединок, Иешуа мягко отступает в тень, словно угасая. Афраний оборачивается к залу и стоит по время объявления Пилатом смертного приговора с таким лицом, словно его рвут на части железными крючьями. В это время он весь — воплощенный немой крик. Руки сжаты в кулаки и натянуты как струны, глаза закрыты, лицо перечеркнуто черно-белыми тенями выступающих морщин. Заканчивается сцена великолепным пластическим этюдом. Афраний подходит к Иешуа, чтобы пригласить следовать за собой. Незаметно походка его замедляется, словно приостанавливается бег времени. Поклон, в котором и воздаяние должного и признание вины. Оборот, гибкое движение распрямившейся пружины — ярость, несломленность, готовность к борьбе. Дальнейший ход событий подтверждает, что всю тяжесть содеянного тоже в полной мере почувствовал Афраний. Лихорадочная активность вперемешку с тяжелыми паузами (реакция как на пощечину «на Вашу, изумляющую всех исполнительность», пауза после «Но, может быть, я совершил ошибку?»). Достойным финальным аккордом была сцена между Пилатом, Афранием и Левием Матвеем (М.Докин). Тихий голос А.С. (тон Иешуа) оттеняет «безумные» выкрики-стоны Левия. Афранию нечего терять, отсюда это странное спокойствие. Но единственное, что для него важно — не оправдаться — объяснить свои поступки. Он реагирует на каждую реплику Матвея очень явно:
«Даже ночью при Луне тебе не будет покоя, потому что ты убил его!» — «Я лишь исполнял свой долг, игемон»
«Но как ты позволил этому свершиться?! Ты слеп». Следует рассказ о погребении и попытка Пилата помочь Левию
«Ты первый будешь меня бояться, после того как ты его убил»…
Это последнее троекратное заклинание «ты убил», ломает сопротивление Афрания. Удар кулаком по колонне, глухой гром («Да будет так… 12 тысяч лун за одну Луну…»). И герой исчезает. Никто не знает, что сталось с ним, истинным виновником трагедии. Но, впрочем, это вполне можно было предположить. В первой половине 22 сезона Воланда еще играл В.Авилов (весной 1999 г. он надолго попал в больницу, и роль перешла к В.Гришечкину). В сцене на балконе у Понтия Пилата Воланд, читая авторский текст, очень явно выказывал свое отношение к происходящему. Ближе всего оно было к цитате из того же раннего «Черного мага»:
— И вы любите его, как я вижу, — сказал Владимир Миронович [Берлиоз], прищурившись.
— Кого?
— Иисуса.
— Я? — спросил неизвестный и покашлял, но ничего не ответил.
Так вот, Воланд настолько любил Иешуа, что испытывал к людям, пославшим его на смерть, не ненависть, не желание отомстить, а какое-то высокое непрощение, что ли… Думаю, впоследствии он заявил своему господину и врагу: «Иешуа, ты не можешь оспаривать мое право на них». (Причем, мне кажется, он сделал это лично, без посредников). Так что создавалось впечатление, что прямо после разговора с Левием Афраний, исполнив свой долг, отправился очень далеко, вниз по бесконечной лестнице. В темноту, навстречу ждущему его бессмертию в обществе Воланда.
Впечатление от увиденного было столь сильным, что после первого спектакля я записала в дневнике страстную мольбу, обращенную к В.Р.: «О великий и могущественный!.. Отдай роль Пилата тому, кому она принадлежит по праву, и зрители, не лишенные зрения, тебя не забудут!»
Что касается роли Афрания, то в 23 сезоне она эволюционировала в неожиданном направлении. Из главного противника Иешуа Афраний превратился в его …сообщника. (И это тоже не противоречит тексту Булгакова — в романе Афраний почти христианин: «Он встанет, игемон. В тот день, когда мессия, которого они ждут, протрубит в свою трубу. Но не раньше»). Только такой простодушный человек, как Понтий Пилат не догадался сразу, что эти двое (следователь Афраний и подследственный Иешуа) давно знакомы. Я даже отчетливо увидела, как это произошло. Афраний следил за опасным проповедником из тени укрытия, а Иешуа стоял перед толпой под белым бельмом солнца. Афраний выполнял свой служебный долг и не заметил, как из наблюдателя превратился в собеседника, а потом в бессильную жертву чужой воли. Но ему было все равно, потому что теперь он знал, что есть истина. И когда у проповедника не осталось сил ни для исцеления, ни для речей, и разочарованная толпа покинула его одного на раскаленной площади, Иешуа поднял голову и встретился с ним глазами. Афраний предложил ему солдатскую флягу и свое гостеприимство.
— Спасибо, мне пора в путь.
— Никто не отправляется в путь, когда солнце в зените. Твоя вера велит тебе истязать себя?
— А твоя служба не в ладах с солнцем?
— Ты знаешь, кто я?
— Ты тот, кто придет за мной.
Я не знаю, какими аргументами Иешуа заставил начальника тайной стражи, своего нового ученика, привести его во дворец и произнести роковые слова: «Нет, к сожалению. Дело об оскорблении величества». Но, возможно, его воле просто нельзя было противиться, если уж он решил принести себя в жертву. Эти двое на допросе давно знакомы. Но Афраний — лишь исполнитель. «Я только исполнял свой долг, игемон». Версия о предателе-сообщнике Христа не нова, она изложена в «Иуде Искариоте» Л.Андреева и в «Последнем дне Понтия Пилата» Ю.Эдлиса. Афраний был тверд, ибо сказано «что делаешь, делай скорее». Но несколько раз он чуть не выдал себя — улыбкой в ответ на слова Иешуа о том, что он не видит ничего плохого в собаке («Это не имеет отношения к следствию»), восхищенным взглядом на арестованного («В числе прочего я говорил…что всякая власть является насилием»). Случайный обмен взглядами:
— Я говорил, что рухнет храм старой веры, и создастся новый храм истины.
— Храм истины… — тихо повторяет Афраний.
— Ну да… Я сказал так, чтобы было понятнее (помнишь, тогда, в толпе, на площади)…
Но ноша оказалась непомерно тяжела — Афраний слишком любил его. Во время докладов Пилату он держится в рамках, но его душит жуткий скрипучий смех. И Пилата он не видит — он все время вскидывает голову вверх, и белесый свет заливает его лицо со страшным, слепым прищуром глаз. Словно их сожгло солнце Голгофы, словно он надеется увидеть не крест, а залитую солнцем площадь и капли воды, стекающие по подбородку изможденного проповедника. Трудно сказать, что стало с ним дальше. Оба литературных предшественника, сыгравших роли предателей по приказу мессии, тут же покончили с собой. И вовсе не из-за угрызений совести — они не устояли перед искушением ускорить встречу («Только ты встреть меня ласково»). Но мне кажется, Афраний будет жить. Потому что считает себя недостойным такой участи, потому что он виновен, он не смог остановить того, кого невозможно было остановить. А если так — какая разница.
«Моя ж печаль бессменно тут.
И ей конца, как мне, не будет,
И не уснуть в могиле ей.»
Весть о том, что одно из пожеланий той давней росписи ролей (в отношении Иешуа) почему-то исполнилось, быстро разнеслась среди старых фанатов, которые в это время уже редко выбирались в театр. Вскоре на «Мастере» появилась стабильная группа зрителей, которые, затаив дыхание, смотрели библейские сцены, а затем принимались обсуждать увиденное, не обращая внимания на дальнейшее действие. В оправдание своих дурных манер могу сказать, что мы вели себя все же приличнее зрителей 19 века. Те и вовсе приезжали в театр посреди спектакля ради любимой сцены, в ожидании ее лорнетировали дам, обсуждали последнюю партию в вист и наполеоновские войны, затем устраивали овацию любимой актрисе, и, считая дело сделанным, удалялись восвояси. Актеров это не задевало, они тогда понимали, что зрительское внимание надо заслужить. Рискну даже предположить, что именно благодаря такой зрительской беспардонности русский театр, не имевший никакой исторической традиции (ну что такое в самом деле скоморохи и петровская комедийная храмина на фоне «Глобуса» и Пале Рояля?) к концу 19 века покорил ведущие сцены Европы. Впрочем, льщу себя надеждой, что наших голосов не было слышно, поскольку на сцене непрерывно происходили всяческие однообразные вакханалии.
Это продолжалось почти год.
15 февраля 2000 г. по дороге на спектакль, как всегда безбожно опаздывая, я вдруг ощутила непреодолимое желание купить цветы. Еще издалека на ступеньках я увидела прыгающую от нетерпения свою подругу. Немного ранее, когда она стояла у кассы в расчете на входной, одна из сотрудниц театра решила ее удивить:
— Ты знаешь новость? Пилата играет Ванин.
— ?!!! Я разнесу двери театра, если меня не пустят.
— Не стоит, это теперь так и будет.
Почему-то нас охватила паника. Вообще-то переживать за актера такого уровня — все равно, что за рыбу, попавшую в воду. И все же повод для волнения был. Судя по всему, у героя дня совершенно не было возможности выучить текст. Из-за этого он начисто запорол сцену между Пилатом и Каифой. Поначалу Пилат ходил по сцене с папкой, всячески намекая на то, что это не пьеса, а судебно-следственное дело ЗК Иешуа Га-Ноцри (по статье 58-8 ). Но долго это продолжаться не могло, и прокуратор с чувством засветил «делом» в стенку. Волнение по поводу текста довело его до спазма в горле, что привело к длительной паузе. Но как приятно было видеть, что партнеры всячески стремятся поддержать его! А. Задохин ведет первую библейскую сцену, манипулируя эмоциями зала с виртуозностью лучших трагиков Юго-Запада и, вместе с тем, каждой клеточкой чувствуя партнера. Неудачин трепетно подает реплики словно мальчик мячи теннисному чемпиону. М. Докин великолепно отыгрывает реакцию на каждую фразу. И все же уже по первому, нервному и неровному спектаклю было видно, какого масштаба эта работа… Был образ — достаточно логичный, полновесный. Третья сцена (с Афранием и Левием Матвеем) вообще была великолепна во всех отношениях.
Понтий Пилат был прямой противоположностью Афрания — каким я его увидела год назад (яркого, сильного, способного действовать и платить по счетам). Пилат — уставший, с беспощадной горечью взгляда на мир, с громадой из минувших лет за плечами, но обладающий достаточно сильной волей, чтобы скрывать от всех перебитый хребет и быть лидером. Пилат — интеллектуал и художник, привыкший жить среди солдафонов (чего стоили мечтательные сентенции об архитектуре дворца Ирода и неподдельный интерес к выдающимся лингвистическим способностям арестанта). Пилат, так долго скрывавший от окружающих свою сущность, что и сам забыл о ней. Роковое желание поговорить с образованным человеком (давно, видно, не было такой роскоши) побудило его вступить в философскую дискуссию об истине. С весьма красноречиво изображенным результатом — крушение многолетней защиты, поток, водоворот чувств — чужая воля («встань, человек!») и собственная страстная натура, вращение вокруг оси, потеря равновесия, возвращение к реальности, испуганный взгляд на Афрания (не заметил ли), бросок в сторону… Но дело сделано. Иешуа показал Пилату его самого.
На следующем спектакле (22.02.2000) А.С. сделал контраст еще резче. В начале сцены все существо Пилата заполняла боль, он смотрел на окружающих с каким-то злобным прищуром, как затравленное животное. Стиснув зубы, он вел допрос, желая лишь одного — как можно быстрее бросить в пространство «повесить его» и забиться в свой угол. А после снятия боли он превращался в совершенно иного человека.
Самая лучшая сцена — с Левием была сделана как бы рефреном сцены с Иешуа. Пилат стоит на той же точке в центре, но с появлением Левия голос Афрания уплывает куда-то. «И ночью при луне тебе не будет покоя…» Левию удалось то же, что и Иешуа — сорвать покров защиты, обнажить душу. Но это не приносит исцеления, а сталкивает в безысходное отчаяние. Та же пластика — вращение вокруг оси, морок, туман, судорога по скулам. Напряженно, сквозь стиснутые зубы: «Как смеешь ты так говорить со мной…» Это и стон, и попытка защиты. И затем он словно пытается заговорить змею: мягким, тихим, тающим голосом просит принять Левия его помощь — искушая и умоляя одновременно: «Ты будешь разбирать и хранить папирусы…» И Левий почти поддается, отвечая ему так же тихо, в тон: «Кто, я ?» Но затем вспоминает, что разделяет их и отвечает почти с сожалением: «Нет… Ничего не получится…» Пилат в этот миг стремительно помолодел и выглядел почти мальчишкой: «Почему? Почему не получится?». И в ответ очень весомо и без тени ненависти: «Ты первый станешь меня бояться, потому что ты убил его». Пилат пошатывается, закрывает глаза, пережидая боль, начинает совершенно охрипшим голосом («Ты жесток…»), а заканчивает с удивительным достоинством, вскидывая голову: «Прощай, нож тебе вернут солдаты». Он уже направился прочь с точки, когда Левий окрикнул его: «Игемон!» Своим мужеством в принятии приговора Пилат все же зацепил его. Левий признал прокуратора достойным того, чтобы поделиться с ним самым сокровенным. Последняя фраза прокуратора («Это сделал я») вызвала аплодисменты зала. Это было не об Иуде — о вине, о расплате, о страшном бессмертии и безумном одиночестве, перед которым ничтожна любая расплата. Тихие, сухие и прозрачные, как осенний лист слова вырвались из уст последним вздохом.
Что же можно сказать о концепции роли в целом? В тот 23 сезон (1999-2000 гг.) работы «стариков» вообще не отличались оптимизмом. «Три сестры», «На дне» поражали порою отсутствием воздуха — и как это люди живут в безвоздушном пространстве? Только птица — «Чайка» вселяла еще какие-то надежды благодаря усилиям А.Задохина и И.Барышевой. На атмосфере заметно сказывалось долгое отсутствие В.Авилова, который почти год к тому времени находился в больнице. И Пилат получился вполне себе в контексте времени. Если попытаться выразить суть образа одной ключевой формулой, получится что-то вроде: «Бессилье умственного тупика». Бессилье понимания, бессилье знания, бесплодие изощренности. Отчаяние от того, что постигнув этот мир до последнего атома, ты не можешь сдвинуть в нем хотя бы песчинку… Ценой потерь и страданий ты приобрел способность ясно читать в сердцах людей и даже видеть нити вероятностей, на которые нанизаны бусины причин и следствий, но ничего, ничего не можешь изменить! Пилат А.С. почти мгновенно понимал, кто перед ним. Именно в этом человеке заключен единственный смысл его долгой безрадостной жизни, единственный источник среди пустыни его одиночества. Понимал, на что он себя обрекает. Понимал, что после этого удара ему уже не оправиться. Но — требовать от него бунта против Синедриона и Тиберия — бессмысленно. Также, как бесмысленно требовать от калеки, чтобы он преодолел гору. Хребет сломан, сил нет. Бессилье разума в отсутствии нравственной опоры. И поэтому так страшно выглядит финал. Я думаю, и двенадцать, и сто тысяч лун в своем заточении Пилат твердил бы только одно: «Я не мог иначе! Я не мог! У меня не было сил!». А стало быть, не верит в прощение. Явись пред ним сам Иешуа — он счел бы его приход еще одной карой, напоминанием о вине. Пилат А.С. был не только «нераскаян», но, по сути, и невиновен. Помню как-то в молодые годы на заседании кружка, которое было посвящено литературному творчеству студентов, я услышала следующее стихотворение:
Предлагаю судить Пилатов!
Всем предавшим — лишь крест расплата…
Но никто — ни люди, ни даже Воланд не вправе были судить героя А.С. за предательство — слишком искренни и сильны были его чувства к арестованному. Слишком страшен слом… И слишком беспощадно он сам осудил себя. Ничего ужаснее его надменного «отпусти меня», обращенного к Воланду, мне слышать не приходилось. Все бесполезно, никакая мука не прибавит ничего к тому, что он понял тогда, 14 числа весеннего месяца нисана. Он просит не об облегчении участи, а о конце Берлиоза, о небытии, об избавлении от понимания…
В восьми спектаклях, что были отпущены нам, Пилат был разным. В апреле, после режиссерских переделок (сильно, на мой взгляд, испортивших первую ершалаимскую сцену), родился жесткий вариант. Почти как на картине Ге «Что есть истина?» (13) Дело не в том, что А.С., задавая вопрос, повторил жест Пилата с картины. Дело в общем настроении. В современных репродукциях этой картины не видно ни Пилата, ни Христа. В подлиннике Христос чуть-чуть просматривается в тени — не лицо, очертания фигуры. Освещенный ярким солнцем прокуратор виден в деталях, но стоит спиной к художнику. Квадратный затылок, тяжелые плечи хозяина жизни, надменный поворот головы. Во всей позе — пресыщенность и непоколебимость. Но — рука, взлетевшая вверх и замершая в напряжении… Рука кажется взятой с другого тела — тонкая кисть музыканта, напряженные пальцы. В жесте — неистовая жажда человека, зашедшего в тупик. Ощущение жажды возникает еще и от того, что Пилат стоит на палящем солнце и его черная тень перечеркивает белый песок. А Христос перед ним — в спасительной тени, в прохладе, и от его позы веет покоем, таким близким и таким недостижимым.
Победитель и триумфатор, в глубине души знающий, что все проиграл:
— ЧТО есть истина!
У А.С. получилось именно так — без вопроса, без надежды. Констатация тупика. И на спектакле получилась повесть о сломе, о цепи компромиссов, благодаря которым человек все глубже запутывается в паутину лжи. И вдруг, почти уже в конце этого пути является бродяга, который походя, в суматохе и шуме допроса, открывает ему истину. Истина состоит в том, что Пилат все потерял, пытаясь откупиться от судьбы мелочными уступками, что он погубил себя. Сначала истина вызывает у игемона тревогу и желание отмахнуться («Поклянись… — отстраняющий жест — и ты свободен!»). При этом он опять же понимает, что стоящий перед ним — в своем праве. В его голосе слышится страх — «сознайся, ты великий врач?». Недаром он поспешно прерывает Иешуа, когда тот, похоже, собирается объяснить, что у него иная профессия. («Чего только стоил один этот мессия, которого они стали ждать в этом году»). Но Иешуа не отпускает его, требует принять решение. И Пилат не замечает, как истина прорастает в нем. И изощренный Пилат, «знающий жизнь», пытается использовать весь свой опыт, чтобы все переиграть и исправить. Дело не в его желании спасти Иешуа, дело в том, что Пилату необходимо доказать — он может стать прежним! Он бросает арестованному «Молчи!», — потому что тот только навредит делу. Пилат развивает лихорадочную деятельность. Но на балконе дворца Ирода, перед Ершалаимом, он понимает, что все кончено, он раб толпы, раб собственного страха и назад возврата нет…
Но мне больше всего нравились мартовские спектакли (6.03. и 14.03), которых еще не коснулись режиссерские поправки. Этот вариант можно назвать лирическим. История о двоих. Так не похоже на обычную сдержанную манеру игры обоих исполнителей, такой накал страстей. Такая бешеная спираль, по которой развивалась судьба Пилата за две сцены. Полное угасание, надежда и неистовая вера в Иешуа, яростная борьба с судьбой и новое отчаяние-бессмертие…
Пилат появляется совершенно больным, разбитым, со старчески ссутуленными плечами и старческим глухим голосом. Он морщится и от криков Афрания, ведущего допрос с азартом следователя гестапо-НКВД, и от быстрых взволнованных ответов арестованного. В нем растет раздражение. Наконец, не справившись с собой, он бросает: «Что есть истина!» («Какой бред вы несете!»).
Мессия приходит в город, где должна свершиться его судьба. Своим орудием он избирает прокуратора (по слухам, свирепое чудовище). Он отдает себя в руки правосудия и… Сначала его внимание привлек серебряный браслет на руке игемона(14). Потом сама рука, постоянно трущая висок… Движимый любопытством, он заставил его открыться и ахнул… Какое сокровище! Во что бы то ни стало я заполучу твою душу! И борьба за прокуратора для него становится чуть ли не важнее искупительной жертвы. Монолог со снятием головной боли — это шедевр. Хорошо, что сохранилась запись. В этой сцене Иешуа весьма далек от образа жертвенной овечки. Он — человек зрелый, с чувством собственного достоинства и удивительно сильный своей внутренней цельностью. Контраст его тихого, спокойного голоса с воплями Афрания и напряженным хрипом Пилата только подчеркивает это. Но ни на мгновение Иешуа не позволяет себе тона гневного бичевателя пороков. Он понял, что главная язва, разъедающая душу игемона — презрение к себе. Поэтому в его словах — только осторожность, только сострадание, только желание помочь. («Твоя жизнь скудна, игемон» — как прикосновение к открытой ране.) И чудо исцеления происходит, игемон словно избавляется от неподъемной тяжести. И далее — контраст восторженно-радостных реплик Пилата и каких-то странных, надчеловеческих интонаций Иешуа. Пилат почти счастлив, он смеется с давно забытым ощущением легкости, понимания с полуслова («Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо»). Иешуа отвечает — осторожно, мягко. В их диалоге словно великан играет с бабочкой. С тревогой за хрупкое создание, присевшее на ладонь. (Хотя данный опус не об А. Задохине, но удивительно все же — ничего похожего на всесокрушающую солнечную бурю положительных героев В.Авилова, а какая сила…) Не совсем понятно, что есть в контексте данной истории дело об оскорблении величества. То ли испытание, через которое должен пройти Пилат, чтобы освободиться (возможно, Иешуа была нужна полная победа), то ли судьба, предначертанная заранее. Пилат приходит в ужас и открыто умоляет Иешуа не ставить его перед выбором («или ты скажешь, что ничего не говорил?!!»), потом мечется на заднем плане как загнанный зверь. Потом срывается в страшный смех отчаяния («Что, светильники зажег, да???»). Иешуа может быть и пощадил бы его, и солгал бы из жалости. Но он не мог этого сделать. Пилат так искалечен ложью, что он не простил бы и тени фальши. «Не бойся, — мысленно говорит ему Иешуа. — Смотри, как это просто — не бояться». И показывает ему наглядный урок. «В числе прочего я говорил… — начинает он с усилием, сквозь боль (правду говорить… тяжело и страшно) — что всякая власть является насилием…» И вдруг голос его наливается силой, «из пламя и света рожденное слово» обретает крылья… Свободный человек светел и прекрасен, только вот Пилат этого не видит. На последних словах Иешуа прокуратор судорожно пытается зажать себе уши, но не довершает жеста — поднеся напряженные ладони к лицу, резко сгибается пополам, разворачивается, скорчившись, и всаживает кулак в стену. Дикий крик: «На свете нет, не было, и не будет!!»… И вдруг напряженным шепотом: «Все люди добрые… И настанет царство истины…» Из него словно вытекает последняя кровь… В этих словах такое отчаяние, что Иешуа предостерегающе вскрикивает: «Игемон!» — «Молчи!». И в этот миг Пилат становится таким, каким был давным-давно. Еще до слома. Таким, каким он представлен в росписи ролей. «Человек, который делает политику и ведет войны». Железная воля. Краткие приказы. Мир снова вертится вокруг него. Финальную проходку Афрания к арестанту А.С. сохранил и за Пилатом. Вместо больного старика — лев, готовящийся к прыжку. Пилат все же решился еще раз схлестнуться с судьбой, которая всегда была к нему неласкова, и вырвать у нее жизнь Иешуа. (Но Боже, какой актерский дуэт! — это по поводу всей сцены)
Великолепно получилась сцена с Каифой. Пилат был страшен даже в своем бессилии. И в его ледяном голосе («Даже после моего ходатайства? Ходатайства того, в чьем лице говорит римская власть?») — отчетливо звучала нарастающая угроза. Ужас иудейской войны, топот арабской конницы, разрушенный Иерусалим и рассеянный по миру народ.
И самая главная, ключевая сцена — объявление смертного приговора. Ее можно было назвать «анатомия страха». Собравшись с силами, Понтий Пилат выходит на самый главный поединок в своей жизни. Пошатываясь, точно по лезвиям ножей, с бледным, разглаженным лицом. Он попробовал сделать то, чему учил его Иешуа. Он попробовал перешагнуть через свой слом. Он действительно собирался крикнуть: «Имя того, кого сейчас при Вас отпустят на свободу… ГА-НОЦРИ!»… Его собранная в кулак воля, как комок, брошенный в зал… Но волна с грохотом ударилась о камни и разбилась. Толпа превратилась в чудовище, готовое пожрать игемона. Оскаленные пасти — прямо перед глазами. И словно откупаясь, он швыряет им имя: «Вар-раван!!!» Взлетевшая и медленно опускающаяся рука, еще несколько минут света в широко распахнутых глазах… Мгновенно сгоревшая душа… Весь ужас этой сцены был в том, что предельный накал человеческих чувств стиснут в несколько мгновений. Партнер Авилова, А.С. работал в данном случае в его технике, обрушив бурю своих эмоций на зал. По степени напряжения было похоже на сцену «зеркала» в «Калигуле». По залу проехался виртуальный асфальтовый каток. Воцарилась тишина. Потом мой сосед справа (известный актер, явившийся по приглашению) несколько раз сдвинул ладони. Те, кто выжил в катаклизме, разразились аплодисментами…
Пилат остался жить, не разбив голову о камни балкона дворца Ирода, только потому, что Иешуа никуда не делся. Он следует за игемоном, и когда Афраний говорит ему о трусости, игемон слышит голос бродячего философа. («Ну что ж…») Возможно, он и снился прокуратору, но определенно они не гуляли по лунной дорожке и не спорили об истине. Потому что Иешуа приходил к нему освобожденным из-под стражи в честь праздника Пасхи. Поэтому, когда Афраний сказал, что одного тела не хватает, Пилат вздрогнул, как от ожога — «Га-Ноцри!» В Левия Матвея он вцепляется, как утопающий в соломинку: «Пергамент! Он говорил про пергамент! Мне посмотреть необходимо!!!» Бред, горячка, жажда. Он одержим встречей… И дальнейший путь Пилата — безумие. Для него реальностью скоро станет тот мир, в котором с ним был Иешуа. Он будет бродить по дворцу и пугать прислугу разговорами с самим собой. И не важно, когда оборвался его земной путь — в вечности он также одинок и также всегда со своим спутником одновременно…
И все же, несмотря всегда безнадежный конец, и страшную просьбу о небытии, почудившуюся мне в финале, образ Пилата А.С. оставляет удивительно светлые воспоминания. Опять же возникает ассоциация с позитивным началом в «Калигуле». И, наверное, по той же причине. Сила человеческой любви, свет человеческой души — пусть угасший «от горя и бедствий» — все это настолько ярко и зримо, что перевешивает любые страдания.
Р.S. 23 сезон закрывался 30 мая 2000 г. «Мастером…». Солнце сияло. Огромная толпа зрителей и приглашенных собралась у входа. Заранее купив билеты и букеты, мы в приподнятом настроении отправились на последнюю встречу с Понтием Пилатом. Из-за радостного возбуждения мы проигнорировали настойчивые предложения дежурных купить программки. И совершенно напрасно. Могли бы избежать скандала. Наши места были в самом центре 4 ряда. Все проходы были забиты сидящими и стоящими. На заставке я увидела В.Афанасьева, потом сцена медленно превратилась в яркое белое пятно… Потом из него выступили позеленевшие лица моих соседок. В следующую секунду мы, не сговариваясь, бросились прочь из зала по головам сидящих (превзойдя своей наглостью зрителей 19 века). Когда мы обрушились в гардероб, среди дежурных возникла паника «Вы уходите???». Откуда-то сзади донесся невозмутимый голос Анны Киселевой: «Спокойно. Это демонстрация».
Но Аня ошибалась. Это была не демонстрация. Наш побег вовсе не был ярковыраженным протестом. Просто реакцией организма, не способного жить в безвоздушном пространстве… Первый и последний раз я позволила себе покинуть зал во время спектакля. Видит Бог, я не бравирую и не горжусь содеянным. И тогда, и сейчас, по прошествии лет, я испытываю только боль, боль, боль и желание вдохнуть свежего воздуха…
Когда мне говорят, что такой-то исполнитель — великий талант и надежда русского театра, я мысленно примериваю на него формулу, услышанную однажды от А.С.: «Если ты можешь не сыграть эту роль и не умереть — ты не актер».
Примечания:
1. Об этой ипостаси таланта актера хорошо написала первая исполнительница роли Мирандолины в «Трактирщице» — О. Авилова-Задохина в августе 1985 г.:
«Тут встает вопрос: а если Риппафрата такой как у нас, т.е. ну совсем не банальный, и лирический, и не размазня, и благородный и… и… Вот интересно, Мирандолина совсем не вибрирует?
Отвечаю: и очень может быть. Да что же ей делать-то. У нее долг, ответственность, а то нет. У моей Мирандолины своя судьба, и героиня не может пойти против своей судьбы … А то может быть ей и не так легко быть безжалостной к Рипу, да ведь она понимает, что это все лишь фантазия, праздник, карнавал… Под конец это понял и Риппафрата. А это правда, что он у нас ужасно милый».
2. А.В. в амплуа трагика посвящено одно из стихотворений М.Вирты:
Подойти и расплакаться, что ли…
Но захочет ли этого он?
На мгновение выйти из роли,
Из чужих непонятных времен.
Но когда, по указке Шекспира,
Повинуясь короткой строке,
Заблестела внезапно рапира
В ненавидящей сильной руке,
И когда, отвечая на это,
Задохнулся в волнении зал,
Я услышала стон не Лаэрта,
А того, кто Лаэрта играл.
3. Интересно, что своей статье из сборника «Становление» В.Р.Б. называет А.С. в перечне актеров вторым после Авилова, настолько привычным и естественным было их постоянное партнерство: «А к какому разряду, например, отнести Виктора Авилова — нашего ведущего актера, исполнителя ролей Гамлета, Кочкарева, Ланцелота, Хлестакова, Мольера? А Алексея Ванина — играющего Лаэрта, Риппафратту, Муаррона, Варвика, Почтмейстера; Вячеслава Гришечкина — актера уникального гротескового дарования; Ирину Бочоришвили, Сергея Беляковича, Надежду Бадакову, Алексея Мамонтова» (Белякович В. Театр, каким мы его видим // Cтановление. М.,1988.)
4. Интересна собственноручная запись В.Р. о приходе А.С.В в коллектив в альбоме по пятому сезону (1982 г.):
«Первая существенная роль, не вводная, А.Ванина в театре — Дюдар в «Носорогах». Актер полностью и бесконфликтно занял ведущее место в театре, блестяще справившись с этой ролью, хотя репетиции велись не так просто и легко … — акклиматизация и в Африке акклиматизация!».
5. «Его [Лаэрта] играет А.Ванин, обладающий таким же мощным темпераментом, как В.Авилов, иногда даже кажется, что он превосходит его энергией, страстью. И опять веришь в этого Лаэрта потому, что он чувствует себя правым перед самим собой. Он даже прощает себе участие в коварном замысле Клавдия, и только в конце ему открывается, что он предал не только Гамлета, но и самого себя».
(Аникст А. Гамлет, заново открытый // Театральная жизнь. 1986. № 3.)
6. Строчка из стихотворения М. Вирты, посвященного театру на Юго-Западе.
7. В таких работах, впрочем, тоже нет недостатка. Вот несколько цитат «навскидку»:
«Алексей Ванин — мастер многоточий. В его театральных работах — резко различных между собой, потому что он почти одинаково выразителен как в драме, так и в комедии, — всегда есть особые мгновения. Не могу придумать им иного названия: это многоточия в которые актер вкладывает то, что не выписано в тексте, но что особенно важно ему как интерпретатору того или иного характера.»
(Старосельская Н. Объяснение в любви в алфавитном порядке: А, Б, В // Театр. 1993. № 8.).
«Граф Парис (А. Ванин), в чьей порядочности вряд ли можно усомниться, здесь прямая жертва. Каждый его порыв, каждый поступок исключительно благороден. Таким он создан. Но самые добрые помыслы можно направить в «незаконное» русло и без натуги изменить «ход событий» — если владеть искусством манипуляции. Парис до конца отстаивает свои естественные права и гибнет, защищая невесту, не ведая, какая, в сущности, горькая роль уготована ему в этой повести, печальнее которой нет на свете».
(Силина И. Встань, человек // Театр. 1993. № 8.).
Но особенно хочется отметить мужество Н.А. Кайдаловой, решившейся первой взять у актера интервью для альбома, посвященного премьере «Трактирщицы».
8. Точнее спектаклей, в которых А.С. Ванин исполнял роль Понтия Пилата было девять (2000 г., 23 сезон).
9. Спектакль театра им. В. Маяковского.
10. Роль А.Ванина в спектакле «Калигула».
11. Надеюсь, эта выдающаяся работа в конце концов также будет описана в данном разделе форума.
12. Впрочем, этот факт не более достоверен, чем упоминанием римлянином «дьявола, друга всех религиозных изуверов» или лечебницы для душевнобольных. Однако эти детали перекочевали в инсценировку (на мой взгляд, совершенно неудачно) из ранних набросков романа, опубликованных под общим названием «Черный маг».
13. Под влиянием спектакля живопись передвижников начала восприниматься как-то по-иному. Например, пейзаж картины «Христос в пустыне» казался очень подходящим для места посмертного уединения Понтия Пилата.
14. Почему-то кажется, что эту эффектную деталь наверняка придумала женщина .
Последний раз редактировалось: Клио (Пн Май 25, 2009 15:58), всего редактировалось 1 раз |
|
Вернуться к началу |
|
|
ilin
Зарегистрирован: 30.12.2004 Сообщения: 10
|
Добавлено: Чт Ноя 06, 2008 13:49 Заголовок сообщения: Буклет и программка премьерного сезона |
|
|
Опубликованы буклет и программка премьерного сезона 1993 года. |
|
Вернуться к началу |
|
|
Клио
Зарегистрирован: 08.12.2004 Сообщения: 255 Откуда: Москва
|
Добавлено: Сб Янв 29, 2011 1:10 Заголовок сообщения: Аудиозаписи |
|
|
Из Живого Журнала Natali:
Два аудиофайла, примерно на 35-40 минут каждый, записаны только библейские сцены, интервал между спектаклями – около двух месяцев, тест за это время сильно меняется, потому что В.Р. просто физически не мог оставить спектакль в покое и все время его репетировал – по той же логике, что и сейчас, максимально заглушая тот смысл, который исполнители в эти сцены вкладывали.
Состав: Иешуа – А. Задохин.
Пилат – А. Ванин
Афраний – С. Неудачин
Левий Матвей – М. Докин
Марк Крысобой – кто-то, никогда не интересовалась, кто.
Воланд – В. Гришечкин
Каифа - В. Долженков
Мастер – И. Китаев.
Мастер и Маргарита 14.03.2000 - Пилат.MP3
Мастер и Маргарита 04.05.2000 - Пилат.MP3 |
|
Вернуться к началу |
|
|
Клио
Зарегистрирован: 08.12.2004 Сообщения: 255 Откуда: Москва
|
Добавлено: Сб Янв 29, 2011 2:00 Заголовок сообщения: |
|
|
Видеозаписи спектакля «МАСТЕР И МАРГАРИТА»
на сайте «Легенда о Юго-Западе (запасники)»
- Воланд с черепом Берлиоза
Воланд — Виктор Авилов. Запись начала 2003 года.
mpg, 24 Mb.
- Разговор Воланда с Левием Матвеем. Финал
Воланд — Виктор Авилов, Левий Матвей — Михаил Докин, Коровьев — Олег Леушин, Бегемот — Владимир Коппалов, Азазелло — Михаил Белякович. Запись начала 2003 года.
mpg, 43.8 Mb.
- Тьма, пришедшая со Средиземного моря
Мастер — Павел Куликов. Запись 15 сентября 1993 года.
avi, 10.9 Mb.
- Казни не было
Мастер — Павел Куликов. Запись 15 сентября 1993 года.
avi, 20.1 Mb.
- О, как я всё угадал!
Мастер — Павел Куликов, Иван Бездомный — Александр Наумов, Маргарита — Ирина Подкопаева. Запись 17 сентября 1993 года.
avi, 54.7 Mb.
- «ВИЗАВИ»
Начало передачи «Визави», посвященной премьере «Мастера и Маргариты» в Театре на Юго-Западе. Съемки велись 26 мая 1993 г., в день 40-летия Виктора Борисова. В сценах из спектакля участвуют: Воланд — Виктор Авилов, Коровьев — Вячеслав Гришечкин, Азазелло — Сергей Белякович, Гелла — Ирина Бочоришвили, Бегемот — Владимир Коппалов, Мастер — Павел Куликов, Маргарита — Ирина Подкопаева, Бездомный — Александр Наумов, Иешуа — Сергей Неудачин, Пилат — Валерий Афанасьев, Афраний — Алексей Ванин, Римский — Сергей Писаревский. А также: Бенгальский, Лиходеев, Соков, Босой — Виктор Борисов. Передача записана с эфира не полностью.
avi, 172 Mb.
- Фрагменты спектакля, вырезанные из передачи «Визави».
(Сцены, которые сейчас переделаны или вычеркнуты.)
- Иешуа и Пилат. О власти
Иешуа — Сергей Неудачин, Пилат — Валерий Афанасьев.
mpg, 8.2 Mb.
- Варьете. Фокусы
Жорж Бенгальский — Виктор Борисов, Коровьев — Вячеслав Гришечкин, Азазелло — Сергей Белякович, Бегемот — Владимир Коппалов, Гелла — Ирина Бочоришвили, Воланд — Виктор Авилов.
mpg, 22.5 Mb.
- Никанор Иванович Босой в квартире Берлиоза
Босой — Виктор Борисов, Коровьев — Вячеслав Гришечкин.
mpg, 27 Mb.
- Извлечение Мастера
Мастер — Павел Куликов, Маргарита — Ирина Подкопаева, Воланд — Виктор Авилов, Бегемот — Владимир Коппалов, Азазелло — Сергей Белякович.
mpg, 20.5 Mb.
|
|
Вернуться к началу |
|
|
|
|
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах
|
Powered by phpBB © 2001, 2005 phpBB Group
|